Александровскiе кадеты

— Профессор, я закончил Николаевскую академию, но логики здесь не улавливаю. Прошлое свершилось, не так ли? Даже Провидение никогда не творило ничего подобного. Ведь даже когда ваш посланец спасал Пушкина в нашем времени — он спасал его в нашем настоящем, а не прошлом.

— Всё верно. Но модели показывают интересное свойство потоков: они могут разделяться и сливаться вновь. Небольшое изменение, совершенное сущностью, не принадлежащей к изменяемому потоку, порождает разделение. Вернее, мы так это называем. Опуская высокоумные математические рассуждения, скажу так: вы можете отправиться в наше прошлое, изменив его. Поток, в котором мы сейчас, разделится надвое; потом, согласно нашим расчётам, два этих «под-потока» должны медленно сливаться. При этом изменения… — он потёр лоб, — при всей радикальности каким-то образом наложатся друг на друга…

— Простите, но как же так? — не выдержал Петя Ниткин. — Взять хотя бы наш «поток», как вы говорите — в нём Пушкин жив!.. чему же тут на что накладываться?..

— Ваш случай, дорогой Петя, совсем иной. Наш посланец явился в вашем «настоящем», а не в «прошлом». Вам же предстоит оказаться именно в уже случившемся прошлом. Нашем прошлом. Ваши действия породят вторую версию реальности. Находясь внутри неё, вы ничего не сможете заметить, для вас это будет неотличимо от… от того, что увидели бы мы. Но…

— Нет, не понимаю, — вздохнула Ирина Ивановна. — Представьте, мы… мы кого-то убили в вашем прошлом, убили, защищаясь. То есть в одной «струе» он жив, в другой — «мёртв». Как это может «наложиться»?!

— Для этого мне пришлось бы прочитать вам целую лекцию о квантовой физике и принципе неопределенности вкупе с котом Шредингера, — вздохнул Николай Михайлович. — Поэтому просто примите как данность, что в слившемся обратно потоке реализуется одно из двух состояний вашего гипотетического покойника — он будет либо жив, либо мёртв. Если он будет жив, то ничего не изменится. А если будет мёртв, то начнут меняться и события, с ним связанные. Но это возможно только если в нашем временном потоке возьмётся дополнительная энергия — ваша.

— Энергия?

— Душа, Константин Сергеевич. Душа, которой распоряжением Всевышнего должно было пребывать в ином континууме, в ином временном потоке. Есть теория, что все изменения такого рода должны «сгладиться» и наша версия реальности всё равно сделается такой же, как она и есть… но наши вычисления говорят, что это может быть не так.

— Вы… вы доказали это? — вздрогнула Ирина Ивановна, и Феде тоже сделалось не по себе. — Вы математически доказали существование бытия Божьего?

— Нет, конечно, — Николай Михайлович с силой потёр глаза. — Бытие Божие недоказуемо. Я лишь констатирую, что только «душой» можно назвать то, что позволяло уравновесить наши вычисления. Но речь не об этом! А о том —

— А вы, профессор, уже и не сомневаетесь, что нас можно использовать словно неких кондотьеров, так? — тяжело проговорил Две Мишени, глядя в глаза хозяину. — Вы с удовольствием рассуждаете, как мы изменим вашу историю — отнюдь не о том, сумеете ли вы вернуть нас обратно, как обещали!

Хозяева переглянулись, как показалось Феде — с растерянностью.

— Постойте, погодите —

— Нет, профессор, это вы погодите. Мы оказались здесь случайно; мы не разбираемся в вашем мире и, хотя нам очень интересно, особенно ваши технические новинки, задерживаться здесь мы не можем. Время ведь идет в обоих «потоках», верно?

— Верно. Но здесь, где мы сейчас, оно идёт несколько быстрее. Я уже говорил об этом — со времён спасения Пушкина у вас прошло как раз семьдесят лет, а у нас только двадцать. Вообще соотношение объективного времени потоков — это очень сложная проблема, там, похоже, встречаются периоды взаимного схождения и расхождения…

— То есть там прошло уже дня три, если не четыре, — заволновалась Ирина Ивановна. — И вы не знаете, что там происходит?

— Нет. Машина с нашей стороны не запускалась, в силу экстраординарных обстоятельств…

— Так запустите! — госпожа Шульц грозно сдвинула брови, словно на уроке, когда кто-то из кадет начинал слишком уж баловаться. — У нас там революция!.. Мы должны знать!.. А вы собираетесь загнать нас куда-то еще!..

— Но для вашей же пользы! — заспорил Николай Михайлович. — Дело в том, что, согласно моим расчётам, из нашего прошлого вам будет куда легче оказаться в своём собственном настоящем.

— Но там же нет вашей машины!

— Вам она и не потребуется. Прошлое само отторгнет вас, отправив по принципу соответствия в тот поток, к которому вы принадлежите, в его настоящее.

— Как вы можете знать?! — Ирина Ивановна вскочила, сжав кулачки. — Как вы можете утверждать такое наверняка?! Мы же первые! Первые, кто у вас оказались! А вы, вы готовы нас забросить куда-то… зачем-то… — она кипела от возмущения.

Профессор смущённо забарабанил пальцами по скатерти.

— Ирина Ивановна, дорогая, поверьте, никто не хочет причинить вам никакого вреда, но…

— Но ваши дела — они важнее?!

Наступила тишина, звонкая, режущая. И даже Мария Владимировна молчала, прижимая руки к груди.

— Наши дела… в какой-то мере да, — криво усмехнулся профессор. — Если вы слышали рассказ моего внука — про войну и блокаду…

— Слышали, — жёстко сказал Две Мишени. — Невероятный, непредставимый ужас. Но…

— Но мы хотим его предовратить. Но не только его. Вы не представляете, дорогие гости, через что прошла Россия в двадцатом веке. Когда отрекся государь, когда к власти пришли эсдеки, «большевики», когда начался их «военный коммунизм», гражданская война, страшный голод, чудовищные людские потери, эмиграция, взаимное озверение, террор… Знаете такого поэта — Александра Блока?

— Ещё бы не знала! — возмутилась Ирина Ивановна. — «Прекрасная Дама», «Снежная маска» — «Девушка пела в церковном хоре» — ещё бы не знала!

— Он умрет от голода в Петербурге. Август тысяча девятьсот двадцать первого. Он примет новую власть, станет сотрудничать с ней — из лучших, из самых благородных побуждений — но получит только место на кладбище. — Голос Николая Михайловича сделался совершенно жестяным. — А Николая Гумилева? Не слыхали? — Слыхал, — вступил Константин Сергеевич. — Не все его одобряют, но поэт, бесспорно, очень сильный.

— Он напишет несколько гениальных стихотворений, — сухо проговорила Мария Владимировна. — Я слушала его, совсем молодой…

— И будет расстрелян самой справедливой и гуманной народной властью, — опустил голову профессор. — Расстрелян по обвинению в «контрреволюционном заговоре». Это просто два примера; оппоненты, коих я слушал в молодости, твердили, что всё это было необходимо, что всё это требовалось для всеобщего блага. И да, верно — страна сейчас живёт, не зная голодовок. Нет, как уже говорилось, ни бедных, ни богатых. В Европе, в Америке — да, там получше, побогаче. Бывал, приходилось, в командировках. Но куда лучше, чем в африках-азиях, если не считать Японию…