Альфа Центавра

— Его — в холодильник, — рявкнула, впрочем, негромко Зав.

— В холодильник? — переспросил мясник — а это был вернувшийся инкогнито с поля боя Котовский, ибо постеснялся просто умереть или лечь в госпиталь для дальнейшего прохождения в нем, точнее не прохождения, а продолжения жизни.

— Не в самый маленький, а в самый большой.

— Там колбаса — может испортиться.

— Ну, я тебе и сказала: сделай из него колбасу — и в холодильник. Мясник положил Фрая на пенек, попросил младшего:

— Забыл топор — принеси, а? И принес, но Зав сказала, что:

— Это была шутка — не надо. Проверяла: не притворяется ли.

Фрая унесли и Ка-а, да-а — это была Камергерша в роли зав производством, так как поняла на поле боя, что без Врангеля:

— Мы проиграем не только сражение, но и битву. — И решила найти его в городе, куда за пять золотых — золотую пятерку царской чеканки Лева Задов пропускал всех. Впрочем, в этом не было ничего нового. Кто был вторым мясником пока не знаю. Девушка опять вернулась в зал — а уже темнело — села за стойку, и ответила бармену Дэну на непоставленный вопрос:

— Слаб оказался и душой и телом.

— Налью?

— Можешь. Но у меня, кажется, нет денег.

— Заработаешь — отдашь.

— Да како заработаешь, разве здесь кино снимают? Так — балаган на колесах.

— Я сам тебя с ниму.

— С ниму это значит надо отсосать, что ли, под лесницей?

— Без — что ли.

— Можно и в каптерке. Да нет, я действительно тебя сниму в кино, которое ты сама придумала под названием:

— Сорок Первый. И после каптерки рассказал все по-честному:

— Иди на вышку, встретишь Их Первой.

— Не первой вы сказали, а сорок первой.

— Там до тебя был только Василий Иванович.

— Я хочу быть только сорок первой, и знаешь почему: так в моей карме написано. Не работать же мне здесь на самом деле проституткой.

— Нет, конечно.

Не завершено, почему она Сорок Первый?

Дэн написал в местную радикально-инопланетную газету под одноименным названием Альфа Центавра, что Фрай разоблачен, как шпион — или по-ихнему:

— Разведчик с Сириуса, — и посажен в холодильник пока что на неопределенный срок. Многие завидовали, ибо жара была под сорок.

— Меня нельзя записать шпионкой куда-нибудь? — спросила Изольда-Нина на следующий день.

— Невозможно, к сожалению.

— Почему? — она приняла бокал белого сухого вина, которое Дэни обычно подавал тем, кому неудобно отказать, но в тоже время:

— Уже надоело, в конце концов.

— Скотина неблагодарная, — пока не сказала, а только подумала Изольда. — Трахнут много раз, а потом: — Иди, сиди на окошке, как не проститутка даже, а хуже, хотя вроде: куда уж хуже? А есть куда. Просто-напросто предлагают убить кого-нибудь.

— А если я не умею стрелять?

— Два, — Дэн показал два пальца в виде древнего знака победа. — Первое, ты уложила Фрая, а у него на самом деле пояс, хотя и подаренный Розой Люксембург и Кларой Цеткин ему на Швейцарском курорте.

— Это насмешка дарить один Красный Пояс вдвоем?

— Нет, наоборот: большой смысл. Один проиграет — другой еще останется.

— А! теперь понятно, он и есть Сорок Первый.

— Только наполовину, ибо да, ваша победа развеяла миф о его швейцарско-немецкой непобедимости, но.

— Но?

— Только наполовину.

— Ви хотель сказать, чито я должен сиделать по нём ишшо адын выстрел? За дополнительные пятьдесят процентов того гонорара, который я еще вообще не получала. И знаешь почему? Если бы я его получала, то не пила бы это кислое ссанье, а потихоньку пробовала Хеннесси с Маскарпоне. Нет, лучше с Тирамису.

— Вот завалишь Сорок Первого — получишь всё сразу и в инкупюрах.

— Нет, нет, я больше никому не верю — только золотым пятерками царской чеканки, как любит Лёва.

— Какой Лёва?

— Который я думаю давно бы перебежал к Красным, если бы не боялся, что там у него отберут всё золото.

— Нет, я вижу, что вы, как многие здесь: не понимают, что мы:

— И есть полосатые, что значит красно-зеленые, а принципе можно уже говорить не скрываясь:

— Кр-ас-с-н-ые-е.

— Вы путаете, Дэни, красно-зеленые там, — она кивнула на Волгу за окном. Правда еще далеко.

— Не понимаю, почему?!

— Потому что, друг ты мой сердешный, Дэни, ты — Бе-л.

— Бел? Это древний бог, что ли?

— Та не, какой бог, просто бел.

— Белка, что ли?

— Да не белка-стрелка, а:

— Белый, — сволочь! Ино. Ты посмотри на свою рожу, таких на Земле нэ бывает.

— Ты сама белая.

— Только по форме, но как говорил Заратустра:

— Содержание у нас сов-всем другое.

— Какое другое?

— Партийное.

— Заратустра был партийным?

— Дело не в том, что Заратустра был партийным, а в том, что:

— Ты — партийная!

— Да, но только в душе, я уже говорила.

Несмотря на политические и диспуты про погоду, которые всегда важнее первых, Соньке пришлось опять выйти, как она сказала:

— Как Сократу, — за пределы оного. Города. Сорок грехов было снято с ее души — хотя она ни одного, практически так и не вспомнила — и теперь было только интересно:

— Кто Сорок Первый? Она поднялась на вышку, где когда-то ждал начала атаки белых Василий Иванович, Щепка и Ника Ович.

И да:

— Если кто не забыл Сонька Золотая Ручка — Нина — жена, только бывшая Батьки Махно — Изольда — змея подколодная, гремучая — это практически одно и тоже. Артистка одним словом. Погорелого театра. И знаете почему?

Партейный театр — это не театр, а так только:

— Для смеху. — Скажи:

— Сы-ы-р-р, — и получи свои шестьдесят целковых. Новыми. А потом:

— Или под поезд, как Анна Каренина, — оставившая, впрочем, нам надежду на продолжение этого сериала под названием:

— Приходите Завтра. Или сидеть на окошке винного магазина, как Изольда Сорок Первая — звезда наша последняя. И выехал он этот сорок первый, кто? Сонька взяла бинокль. Неужели Лева Задов? Решил покинуть ряды защитников Трои, и поперся туды-твою. Почему? Ибо: