Алхимия единорога

Я задавал себе вопросы, на которые не находил ответа. Я сомневался в собственной реальности. Настоящий я или только сон, кошмар? Быть может, я сам себя выдумал? Возможно, я – плод собственного воображения? Единственным ответом было отражение в зеркале. А кто даст ответы на эти вопросы за меня? Никто.

Молчание. Лицо незнакомца. Я чувствовал себя чужим, неузнаваемым, чуждым собственному телу. Я видел лишь знакомое лицо, и только.

Потом я разделся и забрался в теплую постель. Две девушки лежали рядом друг с другом, поэтому я улегся сбоку – там, где оставалось единственное свободное местечко, – чтобы попытаться заснуть. Я прикрыл глаза, но их жгло под веками. Мне никак не удавалось успокоиться.

Звуки скрипки, лицо Карлотты, беседы с Руффилли и Сантори, улочки Фермо.

Я лежал тихо, очень тихо, разглядывая воображаемые фигуры на потолке, всматриваясь в нежное ночное мерцание сквозь крохотную щелку в полуприкрытом окне спальни – это сочился искусственный свет. Временами девушки шевелились, наверное, им что-то снилось. Виолета перевернулась на другой бок и случайно прикоснулась ко мне; сделала еще одно движение и обхватила меня рукой. Еще спустя несколько мгновений ее лицо оказалось рядом с моим. Потом она почти инстинктивно поцеловала меня в лицо, в губы. Она делала это неосознанно, я убедился в этом по ее блаженной улыбке – моей подруге как будто снилось, что она ластится ко мне. Я поцеловал ее, и Виолета счастливо улыбнулась. Затем снова перевернулась на другой бок, прижавшись нижней частью спины и обнаженными ягодицами к моему бедру. Вскоре после этого я, вероятно, уснул.

* * *

Мое пробуждение было очень приятным. Мне снилось, что я занимаюсь любовью, что все идет превосходно и я прямо-таки таю от удовольствия. Кто-то нежно прикасался к складкам моих губ, к ушам, к шее, к пупку. Я ощущал влагу и содрогания своего члена, мне снилось, что его берут в рот и ласкают языком. Я проснулся от избытка чувств – и сразу увидел перед собой очаровательно-порочное лицо Виолеты, которая готова была доставить мне все наслаждения мира. Джейн рядом не оказалось, и вскоре я понял, что она забралась под простыни, чтобы порадовать меня самой прямой лаской. Это утреннее приветствие было столь живительным, что я приложил все силы, чтобы удовольствие стало взаимным.

Теперь мы поочередно дарили друг другу блаженство так терпеливо, что обе женщины достигли наивысшей точки наслаждения, хотя в их распоряжении был только один мужчина. Виолета и Джейн уже привыкли к такой очередности, мы трое действовали настолько слаженно, что по прошествии нескольких часов наслаждение превращалось в наркотик, без которого никто из нас не мог больше обходиться.

Мы постарались создать атмосферу, которая не терпит поспешности. Мы любили друг друга осторожно, расчетливо, неторопливо – именно эти качества присущи людям, досконально познавшим маленькие секреты наслаждения.

XXIII

Карлотта исчезла из кондитерской. На следующий день я о ней не спрашивал, поскольку боялся, как бы ее родители не заподозрили, что между нами что-то было. Однако это не мешало мне коситься на кухонную дверь всякий раз, когда она распахивалась и кто-нибудь появлялся с полным сластей подносом. Я провел в кондитерской несколько часов, заказывая то чай, то кофе, то пиво. Мои новые знакомые весело приветствовали меня, как будто я успел стать завсегдатаем этого заведения. Я напрягал слух, стоило кому-нибудь упомянуть Карлотту.

Пока я болтал с Сантори, подошло время аперитива. Организатор фестиваля рылся в своих бумажках, рассеянно отвечая на мои реплики. Я потягивал вермут, который по моему заказу изготовил отец Карлотты, и тут в кондитерскую вошла девушка и обратилась к хозяину:

– Привет, Джулиано! А Карлотта здесь?

– Здравствуй, красавица. Дочки нет, она отправилась на несколько дней в Венецию погостить у бабушки с дедушкой. А потом поедет в Рим. Ей пора заканчивать диссертацию, а ее руководитель живет в Риме.

– Значит, работа почти готова?

– Да, она защитится в конце этого года или в начале следующего.

– Наконец-то Карлотта станет доктором!

– Да… Только к чему ей это? – недовольно пробурчал отец.

– Не волнуйтесь за Карлотту! Вот увидите, скоро она найдет работу.

– Хорошо бы. Знаешь, как мне грустно видеть ее здесь, взаперти, среди пирожных и кофейных чашек! Она мечтает о работе в Риме или в Милане.

Мне стало больно оттого, что Карлотта ничего не сказала мне о скором отъезде. Впрочем, хорошенько подумав, я рассудил, что это и к лучшему. Я любил Виолету, Джейн и, в общем, обязан был хранить им верность. Но теперь я думал только о Карлотте.

На следующий день состоялось закрытие фестиваля. Он завершился великолепным праздником музыки и поэзии. Город был оживлен, как никогда. Мэр Фермо (sindaco, как называют должность мэра итальянцы) произнес достойную заключительную речь, а вслед за ним выступил сам архиепископ. Потом настало время фейерверков. Небо, полное вспышек, на глазах меняло цвета, и это зрелище вызвало у всех бурное ликование.

В последнюю минуту все обменивались визитками, телефонами, электронными адресами, обещали друг другу скоро снова увидеться, надписывали и раздаривали свои книжки в стихах и прозе. Все остались довольны, особенно Сантори и Руффилли; оба сияли от счастья.

Когда я добрался до Сантори, чтобы его поздравить, тот сказал:

– Я договорился с Кортези, завтра в четыре он ждет нас у себя. Он живет на Виа-Паккароне, тринадцать, недалеко отсюда, совсем рядом с твоим домом.

– Откуда ты знаешь, где я живу?

– Этот город – большая деревня. Здесь всем известно, что ты гость Фламеля.

– Всем? Вот забавно.

– Обычное дело. Ты что, никогда не бывал в маленьких городках? Или в Испании все по-другому? Сомневаюсь.

Я улыбнулся.

Мы продолжали болтать и бражничать до поздней ночи.

* * *

Кортези был из тех людей, которые не ходят вокруг да около, он был начисто лишен дипломатического такта и не терпел пустой болтовни.

Едва нас представили, он провел нас по своему огромному особняку, больше смахивавшему на гончарную лавку. Там нашлось место и для шкафов со старинными фолиантами, и для столов с разнообразнейшим оборудованием: змеевиками, колбами, бутылями, ступками, четырьмя жаровнями. Все это походило на святилище с сотнями горящих свечей и специфическими запахами, напоминавшими то ли о церкви, то ли о лаборатории.

– Смотрите! Тут я провожу большую часть своей жизни. Экспериментирую, свершаю Великое делание, молюсь и пишу. Мне хотелось принять вас именно здесь, чтобы показать свой мир. Разумеется, посторонним сюда вход заказан, за исключением моих друзей и друзей моих друзей. Фламели могут чувствовать себя здесь как дома.

– А вы что, родственник Фламеля?

– Лучше сказать, ближайший друг семейства, особенно девочек.

Произнеся последнее слово, Кортези взглянул на меня так, словно о чем-то умолчал. Меня удивило, что этот человек, проводящий жизнь в научных трудах, не носит очков. Очки придали бы ему облик настоящего ученого. Кортези все говорил и говорил, не умолкая, как будто решил во что бы то ни стало за пятнадцать-двадцать минут донести до меня все свои познания. Он то и дело ссылался на таких мудрецов, как Роберт Фладд, ^[77] Василий Валентин, Гельмонт, ^[78] всякий раз щеголяя доскональным знанием подробностей. Но когда речь зашла о Фламеле, лицо алхимика засияло. Кортези говорил о нем, как о святом.

77

Роберт Фладд (1574–1637) – английский врач, астролог, мыслитель-мистик.

78

Ян Баптист ван Гельмонт (1579–1644) – нидерландский естествоиспытатель.