Алиса в стране Оплеух
Шрифт:
Наслаждение – когда противник после драки машет кулаками, вскрикивает, а головы у него уже нет, в преисподней голова, где черти пируют.
(На склоне лет графиня Алиса вспомнила первое появление Кролика алкоголика, вспомнила с внутренним теплом, даже укоряла себя, что не показала Кролику Райские кущи).
Кролик извлёк из панталонов золотые ЧАСЫ «Бреге» – дорогущие! (ПРОВАЛИТЬСЯ КРОЛИКУ НА ТОМ ЖЕ МЕСТЕ, А ЧАСЫ БЫ ОСТАЛИСЬ!), взглянул на графа Шереметьева, подмигнул графине Алисе, раскрутил часы на золотой цепочке – народный герой Израиля Давид против Голиафа – и пустил часы под левый глаз графини Алисы
Из глаз барышни вылетели бриллиантовые слёзы боли и недоумения, а из кораллового ротика – недостойное злобное восклицание (…!).
Графиня Алиса подскочила, словно поэт Шиллер на еже!
Ещё бы! Ведь это первый кавалер в замызганных панталонах, который не куртуазничал, не приседал с поклонами, не подметал перьями на шляпе пол, не сочинял вдохновенные поэмы для Алисы, не смущался, не комкал в руках батистовый платочек с монограммой дома Романовых, а просто, по-людски ударил под глаз – жаркое без сковородки.
Граф Антон Павлович Шереметьев с укоризной смотрел на дочку, качал государственной головой, а затем произнёс с непередаваемой грустью оскорбленного пианиста:
— Графиня Алиса Антоновна!
Неподобающе себя ведете, не устояли морально под натиском быдла в розовых ботинках и нештатных панталонах судьи.
Чудовищная разница в социальном положении между Вами и Кроликом, а вы не устояли, вскрикнули, подпрыгнули, когда вам надлежало смиренно принять побои от низшего существа — опустили бы миленькую головку, скромно водили бы носком бальной туфельки по мрамору – вот подвиг девицы, а не вскрикивания и подпрыгивания простолюдинки, словно вас запрягли и надули, как цыганскую лошадку перед ярмаркой.
Что вы имеете высокого от своего неполиткорректного крика перед национальным меньшинством Москвы – Кроликом?
Добродетель изрядную получили?
Или прелюбопытную награду из рук Принца?
Ничего; даже канканные девицы (я изучил их нравы) вас побранят за невоздержанность, положенную только фиолетовым крокодилицам.
Когда мне исполнилось семь лет я – оттого, что шалун, поэтому непочтительный к родителям — капризничал, говорил, что всенепременно пойду в гусары; гусары на конях – красавцы, благодетели, от них пахнет кожей и приключениями, как от пиратов.
Батюшка журил меня, поучал, а затем устал, возложил мне длань на головку и прошептал с горечью поверженных старообрядцев:
«Сын мой стеклянный, граф Антон Павлович Шереметьев!
Всяк думает о разврате, и нищие смотрят на кабатчика с немыми вопросами в близоруких красных очах.
Если прачка не знает цель своей жизни, Государь не находит ответ на вопрос – зачем живёт, то, может быть – и нет цели, а наши мечты – вздор, разочарование в пространстве пустой комнаты с разбитыми окнами?
Что гусары, что государственные мужи – всё одно, всё через двести пятьдесят миллионов лет превратится в прах под ногами инопланетных каннибалов.
Поэтому нет разницы для отрока – что гусар с хвостом на голове, что – чиновник – так нет разницы между балериной и балериной, все на одно лицо и у всех Сократовский вопрос:
«Для чего человек живёт прямоходящий?»
Жизнь – ворона на ветке души!»
Батюшка увещевал, но я без почтения взбрыкивал маленькими ножками в
затейливых полосатых чулочках из Амстердама, кричал на батюшку, бранил его, говорил, что он, батюшка, к кухаркам наведывается часто и к прачкам – а зачем, если нет цели в жизни?Батюшка вознегодовал, покраснел вареным арбузом, а затем умилился, зарыдал – странник, — посадил меня на лошадку – смирная, из потомков кобылиц царя Ивана Грозного:
«Воля ваша, сынок мой, граф Антон Павлович!
В гусары – так в гусары!
И в гусарах люди живут, даже недоуменные философы с зубами верблюдов!»
Подстегнул лошадку – и она понесла, залётная комета.
Потом я от дворовых узнал, что папенька кобыле под хвост кинжал воткнул, а затем в рану бросил смесь едкого, красного с черным и солью, перца – шустрый батюшка, затейник, учитель Нострадамус.
Три дня я в сознание приходил после скачки, ощущал новый гадкий Мир, с трудом узнавал маменьку и её милого друга – князя Болконского; прошла боль, с отвращением уже думал о лошадях и о гусарстве, оттого, что – не знаем, для чего человек живёт.
А Кролик – его пути неисповедимы, но приводят на сковородку!
Убегает толерантный Кролик – грязь ему подруга, а чай с ягнятиной – отец!
Не ударил он тебя, а испытывал на моральную крепость – не удержалась ты, оттого, покрыла себя голубиными пятнами позора. – Граф Антон Павлович Шереметьев тоненько засмеялся, оголил кадык – постель для летних комаров.
Графиня Алиса Антоновна без особого любопытства потрогала папенькин кадык, застыдилась папенькиного смеха, подняла пышные юбки, развернулась и побежала – куртуазно, с высоко поднятой головкой – за месье Белым Кроликом, и – пусть её простят Олимпийские Зевс и Гера – чуть-чуть не опростоволосилась.
Белый Кролик на ходу выхватил у торговки графин с водкой, отхлебнул, бросил в визжащую толпу защитников Амурских тигров, сдвинул люк Мосводоканала, втиснулся в узкий – для жирного бесхребетника мещанина – лаз.
Графиня Алиса не заметила колючую проволоку, оставила на ней часть платья (две тысячи рублей серебром в Париже) и провалилась в ад колодца городской канализации.
Не подумала – как отмоет свою запятнанную девичью честь!
Дорога по трубам шла ровно, мимо тайной библиотеки Царя Ивана Грозного – графиня Алиса нечаянно опрокинула светильник в фекалии, и библиотека с диггерами вспыхнула – Мир праху её (зачем библиотека, если человечество стремится в неизвестность?).
Графиня Алиса поскользнулась на спящем солидном кабальеро, взвизгнула и полетела в чёрную, как глаза шахтёра, пропасть.
Летела долго, вспоминала народных планеристов, а затем ущипнула себя за бок, рассмеялась сквозь слёзы печали – так смеются двоечницы на выпускном вечере Института Благородных Девиц:
«Зачем я оставила изучение пиес для арфы с клавесином?
Неблагородно, вот и отошла от принципов твёрдой девичьей морали, словно меня сняли с рельс.
Благовоспитанная девица не отвлекается на белых пьяных Кроликов, не обращает должного внимания на удары под глаз; пусть рыцари стыдятся – они должны защищать честь Дамы Сердца, и, если не появился рыцарь, не пришел к окончательному заключению, что обидчика – Кролика – следует наказать, то – позор рыцарю и его доспехам; пусть перекует латы и мечи на орала.