Алкоголизм – не приговор. Выход есть. Я счастлив, что я бросил пить

Юра наверняка вам рассказывал, что в какой-то момент по ходу этого заболевания происходят необратимые биологические изменения в организме, когда перестраивается вся система обмена веществ, – вот то, что называется метаболизмом в организме, и он по-другому уже действовать не может. Про огурец пример очень показательный: на каком-то этапе еще можно что-то сделать. Скажем, сейчас, оглядываясь на свою жизнь, могу сказать, что я был хороший мальчик из хорошей семьи, дружил с хорошей девочкой, учился в хорошем институте, где-то выпивал, скажем, на вечеринке, в компании, – это все никакого алкоголизма не предвещало. А регулярно начал выпивать, наверное, лет с двадцати двух, когда закончил институт и пришел в КГБ. И вот регулярное употребление ускорило переходный процесс…

– Хотите сказать, что никакой обреченности, предрасположенности, на роду написанной, а следовательно, никакого алкоголизма с вами не случилось бы, если бы не было регулярного такого употребления?

– Может быть, и не было бы. Но я думаю, что если это сидит внутри, то оно рано или поздно дает о себе знать.

Я вам расскажу на примере своей семьи. У нас в семье это было тайной за семью печатями. Когда я уже вышел из центра, спустя много-много лет, мама рассказала историю своего папы и вообще историю своей семьи, потому что до поры до времени я знал о своем деде только одно – что он был очень ответственный работник: в системе Наркомата внешних сношений работал, что называется, в системе МИДа. Мать моя латышка, он тоже латыш, знал несколько языков, поэтому в двадцать пятом или двадцать четвертом году, а он еще при Дзержинском работал, его пригласили, тоже, видимо, по линии НКВД, стать нашим торговым представителем во Франции, в Италии, в Германии. Детство моей матери прошло в этих странах, она совершенно свободно говорит на трех языках.

В тридцать седьмом году деда, естественно, расстреляли, – наверное, почти в каждой семье какие-то есть пострадавшие, – и вот у меня с детства был некий такой образ деда в ореоле героя, который был незаконно репрессирован и расстрелян. Потом, много лет спустя, когда я уже сам вышел из реабилитационного центра, мама мне рассказала, что дедушка, оказывается, любил выпить, и выпивал, если не запоями, то пил до бессознательного состояния.

Видимо, матери самой это было неприятно вспоминать, потому что то горе, которое она перенесла за все эти годы, ведь практически вся жизнь у нее пошла наперекосяк, была сломана этим арестом и расстрелом, внутренне не позволяло ей через это переступить, разрушить этот ореол, этот миф о герое-деде. Как выяснилось, и ее дед, мой прадед, тоже страдал этим недугом. А вот по отцовской линии, как ни странно, все нормально.

Мои папа и мама, слава богу, до сих пор живы, они совершенно равнодушны к алкоголю и сейчас, и всегда были. Я отца своего вообще никогда в жизни пьяным не видел, выпившим даже, только когда гости собирались, и то я не могу вспомнить, чтобы он как-то менялся. А про маму и говорить нечего. Это к вопросу о том, как расцветает этот пышный цветок и как расцвел мой алкоголизм.

Когда я начал работать в КГБ, все это носило характер шалости, невинных развлечений со своим начальником, когда вроде выпьешь и это даже, наоборот, придавало некий кураж, если надо было переводить какие-то переговоры, или гости приезжали к нам, какие-то вечера проводились, вроде казалось, что я и перевожу лучше, тем более что меня хвалили и вообще я был нарасхват. Мне просто повезло, что с самого начала, когда я пришел в КГБ, я начал работать, так просто получилось, с высшим руководством разведки Кубы, и меня взял под опеку начальник разведки Кубы. Он меня так обнимал, когда приезжал: «Чико, ты мой сынок, лучший друг!» Видя такое отношение со стороны руководителя разведки Кубы, наше руководство, в том числе и начальник разведки (он недавно умер; в перевороте в девяносто первом году он принимал активное участие, он был тогда председателем КГБ), соответственно, относилось ко мне так же, как этот кубинский Димитрио. Поэтому я как бы «въехал на самый верх» автоматом, сам к тому не прикладывая особых усилий. Но, думаю, язык я неплохо знал. И поэтому на второй, на третий год работы в КГБ меня стали привлекать к переговорам на самом высшем уровне. В последние годы, уже буквально перед тем, когда я уволился, а правильнее сказать, меня попросили уволиться из КГБ, я переводил даже Андропову. Уж большего уровня и не представить. Ну а болезнь таким образом и развивалась. Все было бы хорошо, если бы не одно но, то но, которое сопровождает алкоголика, и то но, которое отличает алкоголика от пьяницы. Вот вы задавали вопрос, в чем разница между алкоголиком и пьяницей. Если пьяница хочет – пьет, не хочет – не пьет. Вот он приходит домой вечером и говорит: «Маш, давай выпьем по рюмочке», и она отвечает: «Коль, да конечно!» Он выпил рюмочку, две, поужинали, посмотрели телевизор, и все прекрасно, то у алкоголика так вопрос не стоит. Для меня, я заметил, сам стал обращать внимание, что выпить стало просто необходимостью.

– По рюмочке алкоголик не может пить, надо до бесконечности?

– Совершенно верно… А с этим пришли сопутствующие проблемы. Те проблемы, которые сопровождают жизнь алкоголика, и те проблемы, которые отличают алкоголика от пьяницы. В данном случае, у меня то есть, начались проблемы в семье. Я приходил домой, может, даже выпивши-то чуть-чуть, но каждый день. Жена стала обращать на это внимание, у нас уже был маленький ребенок, дочка росла, и, естественно, как любой женщине, супруге это не нравилось. Она стала делать мне какие-то замечания, потом начались ссоры, скандалы. Естественно, я пытался оправдываться, пытался придумывать всякие поводы. А поводы, они, как вы знаете, у алкоголика по любому случаю, тем более на моей работе, где каждый день были переговоры, где каждый день были какие-то застолья, где были какие-то случаи, какие-то годовщины, то Новый год, то День какой-нибудь революции, то Первое мая, то Седьмое ноября и так далее, и так далее. Начались проблемы с тем, что я в какой-то момент почувствовал, что перестаю себя контролировать.

Была пара случаев, когда я собирался вернуться домой с работы, а просыпался где-то на улице. Меня будил милиционер, но, видя мое удостоверение, не отправлял меня в вытрезвитель, а просто говорил: «Друг, ну-ка, давай-ка домой на такси».

Соответственно, проблемы начались и на работе. Как-то раз, когда я себя уже не контролировал и пил на работе практически каждый день, я был назначен дежурным по большому объекту. Это был год Олимпиады, по-моему… У меня в подчинении находилось несколько офицеров, несколько прапорщиков, мы выпили вечером: ну, подумаешь, так обычно дежурство проходило, отдежуришь, передашь утром смену другому и так далее. А тут нам вечером не хватило выпивки. Естественно, я попросил одного из сотрудников сходить, поскольку с магазинами тогда было не такое раздолье, как сейчас, к нашей сотруднице, которая жила напротив работы, и попросить у нее спирта – она была медицинский работник. Ее не оказалось дома, была ее дочь, и вот этот прапорщик стал приставать к девушке. Пришел он без бутылки.

На следующее утро я сдал смену, уехал на дачу, а в понедельник, выйдя на работу, узнаю, что дочь этой сотрудницы нажаловалась матери, мать пришла и устроила грандиозный скандал. Ну и, как тогда было принято, начали персональное дело. Этого прапорщика вызвали, сказали: «Мы все знаем, все сознались, значит, сознайся и ты». И он, естественно, сдал всех: и кто посылал, и зачем, и так далее. Когда вызвали меня, мне точно так же сказали: «Все уже все рассказали, значит, рассказывай ты». Методы остались те же самые. А поскольку тогда я был членом партии, сразу же завели персональное дело, а персональное дело – это строгий выговор.

Вот так я получил первый строгий выговор по партийной линии именно за злоупотребление алкоголем на рабочем месте, что по тем временам означало практически крест на твоей карьере. Мне другой мой начальник, очень хороший, так и говорил, прошу прощения за нецензурное выражение: «Обосрался – стой сохни». Но в то же время, когда меня в очередной раз приглашали работать с высокопоставленным лицом, с генсеком (тогда еще был жив Луис Корвалан), и я говорил: «Что же вы меня-то со строгим выговором ставите на эти переговоры?» – он же добавлял: «Ничего, за одного битого двух небитых дают! Иди, потому что позвонили сверху и сказали, чтобы только ты переводил». Так что наличие выговора не снимало с меня каких-то рабочих обязанностей. Словом, у меня начались проблемы, которые присущи каждому алкоголику, – проблемы на работе, проблемы в семье…

Проблем с милицией не было только благодаря тому, что у меня на руках еще было удостоверение, которое меня как-то спасало. Пару раз меня останавливала ГАИ в нетрезвом состоянии. Если бы не это удостоверение… Тогда Андропов был на коне, если вы помните, были огромные разногласия между Щелоковым, главой МВД, и Андроповым. Ну а поскольку Андропов пришел к власти, то МВД при виде нашего красного удостоверения пропускало любого – пьяного, непьяного: езжай, мол, только нам проблем не создавай.

И продолжалась такая жизнь до конца восемьдесят четвертого года. В один прекрасный момент мне нужно было вести переговоры начальника нашей разведки и начальника разведки одной из африканских стран. Переговоры были в Колпачном переулке, на переговорах присутствовали эти два лидера, я как переводчик нашего руководителя и какое-то сопровождающее лицо от этого африканца. Мы сидели за ужином, естественно, всем налили по рюмочке. Я в этот день не пил, зная, что мне вечером переводить, и, как у любого алкоголика, у меня наступил абстинентный синдром, мне нужно было срочно опохмелиться. У меня руки дрожали до такой степени, что я не мог взять рюмку, потому что явно она у меня вот так бы заходила ходуном. Что касается рюмки, я мог отказаться, потому что переводчик не обязан пить, хотя, в общем, обычно это делалось. Но есть-то мне надо было! Когда я взял вилку и нож, у меня застучали о тарелку приборы… И африканец меня спросил: «Ты что, малярией, что ли, болел в командировке?» А я до этого уезжал на Кубу в командировку. Я говорю: «Вы знаете, я очень отравился накануне, можно я на секунду выйду?» Представьте себе ситуацию, когда переводчик во время официальных переговоров вдруг просится выйти! Сестра-хозяйка, к счастью, знала о моей проблеме, у нее уже было полстакана водки налито, я взял эти полстакана на кухне, выпил и конечно же вернулся уже просто в хорошем состоянии, переговоры прошли прекрасно, перевод шел великолепно, хотя, я помню, начальник ударялся в какие-то детали по поводу охоты, по поводу сбора морошки в болотах Карелии. Это ж надо синхронно перевести на английский язык морошку какую-нибудь! Ну ничего, у меня это все как-то с блеском проходило. И он мне даже дал машину после того, когда все это закончилось: «Пускай, – говорит, – тебя водитель отвезет домой».

Разумеется, я поехал не домой, я поехал на работу «на обед». Меня уже ждал комендант, стол был накрыт, водка была и все такое; естественно, мы с ним напились до смерти. Наутро, когда я встал и мы с ним уже хорошо опохмелились, раздался звонок – вот тот звонок, о котором я говорил. Позвонил генерал, называет меня по имени и говорит: «Приезжай и пиши отчет о вчерашних переговорах». Я был в таком состоянии, что мне было море по колено, и тогда я произнес ту фразу, которая, собственно говоря, определила всю мою дальнейшую судьбу. Я сказал, что приехать не могу. Представьте себе, капитан заявляет генералу: «Я приехать не могу». Он говорит: «Ты в своем уме или нет? Пиши отчет о вчерашних переговорах!»