Аллиумы

Рядом с лифтом над кнопкой вызова висел календарь, и кто-то из соседей каждое утро вёл счёт дням, я поставила перед собой цель – как-нибудь обязательно успеть первее неизвестного жаворонка. Чуть поодаль к общему балкону вёл коридор, и не обычный, а ставший для всех квартир на этаже зоной полнейшего пофигизма. На площадке поставили стол и два стула, а-ля Прованс. На столе спала пепельница, забитая горой окурков, и я диву давалась, каждый раз проходя к открытому балкону, чтобы поприветствовать Москву – закурились мои соседи, однако. Над столом висела простая акварель с изображёнными на ней полями под Милле, и в общем место казалось приятным. Часто я встречалась в лифте с одной закавказской бабушкой. Она всегда рада была меня видеть, и от встречи к встрече повторялось следующее: старушка первая нажимала на кнопку своего этажа, потом я. Бабуля старалась увидеть номер моей высоты, но ей никак не удавалось это сделать, чёртова близорукость, и тогда, с тяжёлым вздохом подъезжая к себе, она спрашивала:

– Высоко живёте?

– Высоко.

После некоторой паузы я добавляла:

– И мне это нравится.

– Самое главное, – здесь двери открывались, и бабуля не без сожаления шагала навстречу своей квартире.

А за пределами дома меня ждал город, и с каждым метром я приближалась к его сердцу. О нем я узнала ещё в начальной школе. Много текстов из учебника по грамоте посвящено Красной площади (может быть, до сих пор), и это всегда праздничные абзацы, наполненные восторгом от увиденного детьми. Я сохранила это ощущение радости. Честное слово, я походила на дуру когда моя нога ступала на площадь, а ведь теперь я могла это делать хоть каждый день. Меня никто не ограничивал в свиданиях с площадью, и это осознание было странным, очень новым, это делало Красную площадь ближе ко мне, она запоминалась мной и в общем становилась родным местом. В текстах учебника ребёнок должен был хорошо себя вести и выполнять «на отлично» домашние задания, тогда мама решалась взять его с собой после рабочего дня и погулять по площади, либо это был выходной, однако и в этом случае только после выполненных упражнений дочке можно было встретиться с Кремлём. Теперь я анализировала свой день, я не ставила себе никаких ограничений в этом плане, и мама в Москве со мной не жила, я приходила на свидание по желанию. Я понимала, что дальше этого места стремиться некуда здесь, центральнее ничего нет, и это меня шокировало и вместе с тем успокаивало, вводило в ступор. Годы привели меня к свободному графику посещений Красной площади.

Вот я поднимаюсь, по правую руку вижу Музей истории, по левую – Никольскую улицу в тысячах свисающих, будто из воздуха, перламутровых фонарей, и направляюсь к центру. Везде кучки людей, они разделились на тех, кто фотографируется и кто фотографирует. Пока одни стоят, другие выходят из этого состояния и двигаются дальше и, как я, замечают статуи. Как много снимков делали мои глаза, и это радовало сердце, ведь фотография нужна на память, потому что момент особенный, и в таком количестве все эти плоскости, если представить их вертикально, создавали на площади вакуум счастья. А ведь переезд мой состоялся в летнее время, когда проходил фестиваль цветов, и периметр ГУМа благоухал. По вечерам этот магазин одевался в огни, и всё это было настолько регулярно, что хотелось вернуться домой пораньше и приготовить самой ужин.

Мне нравилось гулять по ГУМу, словно по музею, разглядывать совершенно неинтересные, в моём понимании, скульптуры 30-х годов, установленные недавно. Они кричали о спорте, дисциплине нарочито, потому и составляли часть экспозиции. Белые до ослепления пятна с дисками и шарами пошло выделялись на фоне остального, но мне это нравилось. В бакалейной лавке я позволяла моим глазам расширяться от цены на икру. Помню встречу в магазине с мамой моей замечательной подруги. У неё был обеденный перерыв, и мы решили встретиться в ГУМе. Наша общая знакомая покинула нас, вышла замуж и уехала за рубеж, а мы остались здесь, и нам оставалось только объединиться и вспоминать дорогую Натали, и скучать по ней. Мы делали это красиво, прохаживаясь по лучшей бакалее в стране, и вот, перед витриной с икрой Галина Павловна обратилась ко мне:

– Посмотри, какая красивая. Крупинка к крупинке, все одинаковые, как на подбор, – а потом добавила: – Как решишь купить домой полкило, я тебе скажу, где лучше это сделать. Есть торговый центр один, там на четыреста рублей дешевле и по вкусу то же самое. Обязательно купи баночку домой, ведь и икры порой хочется на ужин съесть.

Почему, в самом деле, не купить домой товар по акции и там же не отведать его? Я ела икру по праздникам в детстве, в котором училась на известных текстах любви к Красной площади. Фарфоровая тарелка, подаренная моей маме свекровью, украшалась мягкими бутербродами из белого хлеба (он назывался «к чаю»), тонкого слоя назаровского сливочного масла, как я понимаю, лучшего в крае, и той самой икры. Получалось солнце с лучами. Я могла лопать только бутерброды и запивать их литром персикового сока, и каждый раз старейшая дама семейства вспоминала:

– Так твоя прабабка любила покушать. Хлеб с компотом, больше ничего.

Прошла моя первая неделя переезда. Когда я наигралась с кошкой, я легла спать, а Катя поехала за продуктами, потом мы, как я и предполагала, попили чай с конфетами, и через два часа я оказалась дома.

Я открыла входную дверь, и в нос ударил аромат духов, купленных в Москве (я решила попробовать что-то новое, и мне это понравилось). На пуфе рядом дышала книга, которая почему-то бросилась в глаза ещё в Пулково: «Москва и москвичи» Гиляровского. Никак не могла взять и прочесть её, но она у меня есть.

Я закрыла за собой дверь.

Р. S. Герой «Лавандовой» [2] , мне кажется, был создан для столицы. Со временем я заметила: включается радар, и он точно ловит потенциальных или состоявшихся петербуржцев и таких же москвичей. Разница есть.

Мухи

В квартиру через окно на балконе влетели две мухи. Кристина собиралась уезжать, а они взяли и прибыли на место. До момента плотного закрытия дверей с той стороны оставалось десять минут, не больше, а она не двигалась, сидела рядом с расстёгнутым чемоданом и тупо следила за траекторией полёта насекомых. Они очевидно не были подругами, не летали вместе – грустно. Приехать в гости и быть по разным углам.

2

См.: Ольга Раковецкая. Танец дыма. – СПб., Страта, 2019. – С. 119

Рука девушки потянулась к половине чемодана. Она кидала вещи не утруждая себя, ничего не было сложено аккуратно, в каком-нибудь порядке. Ей было всё равно, лишь бы пару тряпок не забыть, и всё. Она не купила обратного билета – кто знал, когда вернётся? Кристина точно не знала. Может, месяц пройдёт или два, но спешки в возвращении нет, её точно нет.

Муха села на чемодан.

– И что тебе нужно? Улетай.

Девушке всё равно не хотелось по возвращении – ведь когда-нибудь оно наступит – узреть двух идиоток у себя в квартире.

Муха не слушалась. Подлетела вторая, и вновь начались круги по комнате. Казалось, девушка просидит так час. Взгляд был стеклянным, дыхание ровным и нечастым. Она посмотрела на свою худи.

– Когда ты её уже выкинешь? – её элегантная подруга ненавидела эту тряпку.

– А стоит, да?

– Поверь, стоит.

Кристина не могла выкинуть её, потому что любила не за красоту. В связи с этим перед отъездом они не попрощались с дорогой ей Валерией. Девушка не хотела её расстраивать безобразной худи, но именно в ней она хотела улететь, а это было самым важным, и потому она не пришла на встречу и вместо этого тупо наблюдала за идиотками. Кристина не могла толком собрать вещи, зная, что улетает надолго, как можно просить её о том, чтобы взять и выбросить часть её самой? Таких частей осталось не много, почти от всего она смогла отказаться.

В доме Кристины жил крошечный кактус в жестяном ведре, она его никогда не поливала, но очень любила. Эта малышка была настолько ни в чём не виноватой, что девушка никак не могла решиться просто выкинуть её. Перед отъездом она пошла в своё постоянное заведение и отдала кактус владельцам. Ребята там точно могли присмотреть за дорогим для неё растением, толикой оставшейся живой после катастрофы. И правда, ему нашли место, и он отлично вписался в дизайн, потому что его не было видно, никто не замечал чудо. Крошку поставили внутрь высокого белого фонаря вместо свечи. Та стеклянная коробка никогда не светилась, но в ней уверенно и гордо жил кактус девушки, потому что он был о любви, однако и очевидно мёртвой. Его не забывали поливать. В том месте с уважением относились ко всему живому и несмотря ни на что поливали исправно каждый горшок, а Кристина так не могла. Если девушка любила, она могла не поливать намеренно, или поставить в самое тёмное место, чтобы он задохнулся. Правда, она знала, что её кактус очень сильный и он всё равно будет жить, и в какой-то момент Кристина всё же решилась отдать его в надёжные руки, и это решение было самым верным, вернее порыва собрать чемодан и уехать. Чемодан не был живым, он напоминал ей руины петербургской жизни, развалины, которые она сама побросала в коробку и наконец смогла закрыть.

Кристина поставила чемодан на колёса и встала вместе с ним. Воображаемые камни и железки оказались тяжёлыми, но она знала, что сможет донести их до аэропорта. Она не вызывала такси, потому что не хотела улететь легко без понимания веса, обретённого ею за это время. По неровной дороге, в метро с пересадками, через толпу незнакомцев девушка абсолютно спокойно везла тяжесть, не понимая значимости, но совершенно точно осознавая, что её нужно везти дальше.

Так она представляла путь, стоя рядом с чемоданом и вздыхая последний раз перед тем, как наконец взять и уйти из квартиры. Кристина уже собралась, окинула ещё раз взглядом стены и, ничего вразумительного не поняв, взялась за ручку чемодана и пошла с ним к выходу, а потом вдруг увидела рядом с собой двух мух и вспомнила, что не закрыла окно на балконе, потому тут же вернулась напоследок выпустить их.