Альманах всемирного остроумия №1
Шрифт:
Старая барыня пришла в церковь к священнику и просила его помянуть за обедней рабов Божиих: Петра, Петра, Петра, много Петров; Ивана, Ивана, Ивана, много Иванов; Михайлу, Михайлу, Михайлу, много Михайлов; Марью, Марью, Марью, много Mapий; Анну, Анну, Анну, много Анн; Лизавету, Лизавету, Лизавету, много Лизавет и проч. проч. «Ну, словом, батюшка, помяните хоть по святцам имена всех святых: ошибки не будет». – «Хорошо, – сказал священник, – но только я не могу в толк себе взять, зачем вам нужно столько поминаний?» – «А очень просто, батюшка: я желаю помянуть во царствии небесном души всех жертв случайностей на наших железных дорогах».
Молодой крестьянин-поляк (это было в Виленской губернии) покаялся на исповеди, что он разломал у сосуда забор, за которым предполагал гнездо куропаток, которое действительно там оказалось. Духовник
Некто упал с верху лестницы, не причинив себе ушибов; кто-то сказал ему: – «Бог оказал вам большую милость». – «Как, – сказал тот, – Бог оказал мне большую милость? Он не избавил меня ни от одной ступеньки».
У сельского священника спрашивали о патроне его прихода, подразумевая, конечно, имя святого. – «Я хорошо его не знаю; а знаю его только с виду».
Священник, объясняя катехизис, сказал, что хороший христианин, ложась в постель, должен приносить Богу свое сердце. Потом он обратился к одной маленькой девочке: – «Понимаешь ли ты то, что я только что сказал?» – «Да». – «Ну, что же ты делаешь, ложась в постель?» – «Обдергиваю сзади рубашку».
Умерший в 1775 году аббат Вуазенон [31] заказал себе, не задолго до своей смерти, свинцовый гроб и показал его одному приятелю: «Вот мой последний сюртук», – сказал он и, обращаясь к своему слуге, прибавил: «Надеюсь, что ты не будешь иметь охоты украсть его».
Духовник увещевал умиравшего молодого человека поручить себя своему патрону, так как ему предстоит явиться пред Богом. «Так как мне нужно явиться самому, – отвечал молодой человек, – то зачем же мне обращаться к другому за рекомендацией»?
31
Вуазенон (Voisenon) Клод-Анри де Фюзе, аббат де (1708–1775) – французский писатель из литературного окружения энциклопедистов. Выведен К. Н. Батюшковым одним из персонажей «Вечера у Кантемира» (1816). Среди сочинений Вуазенона были произведения нескромного, эротического содержания, из которых «восточная» сказка «Султан Мизапуф и принцесса Гриземина» («Le Sultan Misapouf et la Princesse Grisemine ou les Metamorphoses», 1746) стала, возможно, одним из источников поэмы Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей».
Один кардинал спрашивал у молодой девушки: «Какие были кардинальные, т. е. главные добродетели и сколько их»? – «Семь», – отвечала девушка. – «Какие?» И девушка перебрала ему семь смертных грехов.
Некий фат, воображавший себя философом, явился однажды к ученому отцу Удену, иезуиту. Он представляется с тем развязным и интимным видом, который так обыкновенен подобным господам. – «Отец мой, – сказал он ему, – я знаю ваши достоинства и потому не прочь вступить с вами в спор о том, что вы называете религией». – «Милостивый государь, – возражает отец Уден, – я вам откровенно признаюсь, что я всегда избегал прений в деле веры, а потому прошу вас избавить меня от вашего вызова», – «По крайней мере, – возразил молодой фат, – я очень доволен тем, что могу сообщить вам, что я атеист». – При этих словах отец Уден останавливается и молча вымеряет его довольно долгим и весьма внимательным взглядом с головы ног. – «Да что же вы, отец мой, находите во мне столь странного, что так осматриваете меня?» – «Я часто слыхал, – возразил иезуит, – об атеистах, но я до сих пор не знал – каково на вид это животное и так как мне представился случай увидать его, то я и стараюсь хорошенько рассмотреть его».
Один еврей в Берлине перешел в христианскую веру и вскоре потом встретил прежнего единоверца,
который, будучи взбешен его поступком, воскликнул: «Стыд тебе за то, что ты перешел к гоям! Твой старый, честный отец перевернется в могиле от испуга, если узнает об этом». – «Что же, – отвечал новокрещенный, – перевернется, так перевернется, да не надолго: через неделю перекрестится брат мой, и тогда труп отца придет в прежнее положение».Французский епископ, недовольный священником, не умевшим ловко отвечать ему, спросил у него: «Какой осел поставил тебя священником?» – «Вы, ваше преосвященство», – преуниженно отвечал пастор.
Лакей чистил в передней платье барина, когда вошел какой-то неизвестный человек с письмом, сказав, что ответ нужен тотчас же. Лакей бросился всех ног с письмом к своему господину, который распечатав послание, не знал, что и подумать. В письме было написано: «Удалится он – удалится оно. Останется он – останется оно». Господин в слуга вышли посмотреть в переднюю и тут увидели, что податель письма, равно как и висевшее платье исчезли. На место платья была положена бумажка, крупно написанная: «Он удалился; удаляется оно; удаляюсь я».
Некий францисканский монах часто посещал кухню одного епископа, который приказал:, своим людям иметь попечение о брате. Однажды прелат давал большой обед; случилось, что монах находился в это время у епископа. Его высокопреосвященство за обедом говорил о монахе н приглашал общество к пожертвованию в пользу его монастыря. Некоторые из дам воскликнули: «Позвольте нам, ваше высокопреосвященство, немного позабавиться над ним. Прикажите позвать его, а мы предложим ему стакан чистой воды вместо белого вина». – «Но подумайте, mesdames…» – «О, это нас позабавит… позвольте нам распорядиться только, ваше высокопреосвященство». Тотчас же лакей наливает бутылку водой, бутылку перевязывают и запечатывают. Отправляются за сборщиком, он является, – «Брат, – говорят ему дамы, – надо выпить за здоровье его высокопреосвященства и за ваше». – Монах в душе порадовался счастливому случаю. Откупоривают бутылку, наливают ему стакан по края. Лукавый францисканец замечает проделку, но не смущается и с видом глубочайшей набожности и совершеннейшего почтения говорить епископу: – «Ваше высокопреосвященство, я не буду пить, если вы не благословите этот напиток». – «Это совершенно лишнее, брат мой». – «Но я вас умоляю всеми святыми, ваше высокопреосвященство». – Дамы принимают сторону монаха и просят прелата оказать иметь это снисхождение. Прелат наконец уступает их просьбе и благословляет воду, францисканец тотчас подзываете лакея и говорит ему: – «Друг мой, отнеси это в церковь, потому что ни один францисканец никогда еще не пил святой воды».
Аббат Морелле говорил: «Надо быть вдвоем, чтобы есть индейку, фаршированную трюфелями, и я иначе никогда ее не ем. Сегодня у меня она будет к обеду и нас будет двое: индейка да я».
Рассказывали, что одного капуцина съели волки. – «Бедные животные, – сказала одна очень остроумная дама, – должно быть, голод ужасная вещь!»
Митрополит Платон однажды шестериком приехал к знаменитой княгине Дашковой, – президенту академии, которая сказала ему: «Преосвященный, вас возят шесть коней, а Христос всегда ходил пешком». – «Так, – отвечал пастырь, – Христос ходил пешком, и за ним овцы следовали, а я их не догоню и на шестерне».
Офицер переезжал реку на пароме вместе с священником, который поставил своего осла около себя. Бедное животное тряслось всеми членами. Офицер, желая подсмеяться над благочестивым отцом, начал разговор с того, что спросил о причине этого дрожанья. – «Если бы у вас, как у моего осла, – отвечал священник, – была веревка на шее, подковы на ногах и рядом с вами стоял бы священник, вы бы еще сильнее тряслись».
Одна молодая дама поцеловала Гарлея, архиепископа Парижского, известного своей безнравственностью. – «Берегитесь, – сказал ей кто-то, – господин Гардей скорее пастушок, чем пастырь!»
Придворный, отягощенный долгами, был сильно болен. – «Единственная милость, которую я прошу у Бога, – сказал он своему духовнику, – чтоб он продлил мою жизнь до тех пор, пока я заплачу свои долги». – «Это желание так хорошо, что можно надеяться, что Бог услышит вашу молитву». – «Если бы Бог оказал мне эту милость, – сказал больной, обращаясь к одному из своих старинных друзей, – я был бы уверен, что никогда не умру».
Молодая женщина была на исповеди. Задав ей нисколько вопросов, исповедник спросил ее имя. – «Отец мой, – возразила дама, – имя мое не грех».