Альманах всемирного остроумия №1
Шрифт:
– Кто это сочинил? Что-то я не припомню автора… – с равнодушным видом спросил подошедший к Мюссе Россини.
– Ваш покорный слуга, – поклонился Мюссе.
– Извините, но этого никак не может быть: эти стихи я учил еще в школе! И, между прочим, помню до сих пор!
С этими словами композитор слово в слово повторил стихи, только что произнесенные Мюссе. Поэт покраснел до корней волос и ужасно разволновался. От растерянности он сел на диван и стал бормотать что-то невнятное. Россини, видя реакцию Мюссе, быстро подошел к нему, дружески пожал руку, и сказал с виноватой улыбкой:
– Простите меня, дорогой Альфред! Это, конечно же, ваши стихи. Во всем виновата моя память, только что совершившая эту литературную кражу.
На одном из представлений оперы Моцарта «Дон Жуан» в Итальянской опере в Париже, молодой фат напевал некоторые мотивы
97
Вот скотина! (итал.)
Академик и грамматик Бове застал свою жену в страстную минуту с ее учителем музыки. Захваченный врасплох, музыкант воскликнул: – «Когда, сударыня, я вам говорил, что было время, чтоб я уходил». – «Чтоб я ушел, милостивый государь», – возражает Бове, пурист прежде всего.
Раз у Россини спросили, есть ли у него друзья. – «Как же! Имена их Ротшильд и Агуадо». – «Это, как известно, первые капиталисты в Европе; вы, вероятно, их избрали себе в друзья, надеясь поэтому запять у них денег на более выгодных условиях?» – «Совсем нет, я их называю друзьями потому, что они никогда у меня не берут денег взаймы».
– «Как вам нравится квартет во вчерашнем концерте? – спросил один дилетант приехавшего из далекой провинции любителя музыки. – «Квартет разыгран был очень хорошо; но жаль только, что не всем оркестром».
Известный скрипач кавалер Эссекс давал в Лондоне концерт. По окончании первого аллегро его освистали. Нисколько не сконфузившись, он обождал, пока восстановилась тишина, взял темп адажио и, положив во время ритурнели [98] свой инструмент под мышку, просвистал соло, аккомпанируя его на скрипке пиццикато. Эта выходка понравилась публике и она разразилась бешеными аплодисментами. Виртуоз подошел к рампе, почтительно поклонился и сказал: «Я охотно соображаюсь со вкусом многоуважаемых знатоков, с тех пор как заметил, что вкус этот преимущественно обращен на свист».
98
Ритурнель – инструментальное вступление, интермедия или завершающий раздел в вокальном произведении или танце.
Глава 4. Остроумие и юмор из жизни художников
Человек, который наделен даром насмешки, имеет обыкновение придираться ко всему, что дает ему возможность продемонстрировать свой талант.
Зарубежные художники
Ван-Дейк отправился в Гарлем с непременным намерением увидеть живописца Гальса в его мастерской, но так как этот художник любил сидеть в трактирах, то застать его было не легко. Поэтому Ван-Дейк, не говоря своего имени, только просил предупредить хозяина, что один приезжий желает заказать свой портрет. Видя возможность заработать немного денег и потому славно покутить, Гальс поспешил придти домой, где и застал В. Дейка, которого он не знал в лицо и который сказал ему, что, сам занимаясь несколько живописью, он желал бы иметь свой портрет от руки знаменитого Гальса. Художник, еще находясь под влиянием винных паров, довольно небрежно набрасывает эскиз и показывает его посетителю. – «Не дурно! – говорить В. Дейк, – но я сделаю не хуже! Садитесь, пожалуйста». Гальс, смеясь, садится на стул и о любопытством следит за смелыми приемами незнакомца. Вдруг он заглядывает в его работу и громко восклицает: – «Ван-Дейк!»
В одну из своих прогулок в окрестностях Парижа знаменитый художник Давид Теньер, проголодавшись, зашел в первый деревенский трактир и спросил чего-нибудь позавтракать. Ему подали, но когда пришло время расплатиться, Теньер заметил, что забыл дома кошелек. В эту минуту к окну комнаты, где он сидел, подошел слепой с мальчиком и заиграл на волынке. Художник вынул карандаш и в нисколько минут
нарисовал эту группу, намереваясь подписать ее своим именем. – «Остановитесь, – сказал один господин, сидевший в молчании до тех пор за кружкой, – не подписывайтесь и отдайте мне этот рисунок, за который я заплачу цену, вами самими назначенную. В наше время только Давид Теньер может так мастерски и скоро писать!» Счет трактирщика был уплачен, и слепой получил от Теньера хорошую награду.У знаменитого художника Сальватора Розы были в квартире разбитые клавикорды, которые, по мнению друзей, давно должны были бы сгореть в камине, но живописец обещал, что они найдут покупателя, готового дать за них высокую цену. И точно, Сальватор нарисовал на крышке инструмента какую-то картину, и один богатый вельможа купил ее за баснословную сумму.
Живописец Тинторетто, рассердившись чрезвычайно на свою старую служанку, наказал ее тем, что, списав с нее портрет, поставил ее в числе убийц на своей знаменитой картине: «Смерть св. Стефава.
Во время пребывания живописца Рибера в Неаполе, к нему явились два испанских алхимика и предложили ему вступить в их компанию для отыскивания философского камня. – «Я также добываю золото, – сказал ими художник таинственно, – приходите завтра, я вам открою секрет». На другой день алхимики застали его в мастерской заканчивающим картину. Он призывает своего слугу и приказывает ему снести картину к такому-то купцу, который взамен нее отсчитает ему четыреста дукатов. Когда человек возвратился и выложил на стол свертки золотых, Рибера сказал своим гостям: «Господа, вот золото самой высокой пробы, вышедшее из моего плавильного горшка; мне не нужно другого секрета для добывания его в изобилии».
Когда скульптор Николай Картон окончил мраморную группу лошадей при Марлийском водопое (нынче эта группа помещается при входе в Тюильри через Елисейские поля), какой-то господин, считавший себя знатоком, осмелился заметить: «Но ведь этот повод должен быть натянут». – «Милостивый государь, – сказать, художник, – вы бы нашли повод таким, если б пришли минутой раньше, а то у этих лошадей рот до того нежен, что это продолжается только одно мгновение».
Живописцу Ватто, лежавшему на смертном одре, духовник поднес распятие. Ватто взглянул на распятие только сказал: «Возьмите прочь это распятие! Как мог художник так дурно передать черты Господа Бога
Некий ремесленник, человек низкого происхождения, страстно влюбился в дочь славного Рубенса, который не хотел и слышать, чтобы дочь его была замужем за человеком вовсе неизвестным и без каких-либо дарований. Отказ не лишил ремесленника бодрости, он начал учиться живописи и на нисколько лет отправился путешествовать для усовершенствования своего мастерства. Побывав во многих городах, славящихся изящными искусствами, и занимаясь усердно списанием копий с оригинальных образцовых картин, он возвратился в свое отечество очень хорошим живописцем. В одно утро приходит он к Рубенсу, и, не застав его дома, рисует муху на картине, которую Рубенс только что начал. В тот же день славный художник собирается продолжать свою работу и видит муху; он сгоняет ее рукою, муха на месте; в другой раз – муха не слетает! Удивленный Рубенс всматривается и сознает свою ошибку. – «Кто приходил без меня?» – спрашивает он у своих служителей, – и ему отвечают, что такой-то ремесленник, а кроме него никто не приходил! – «Бегите, ищите его! – восклицает Рубенс с восторгом: – приведите его ко мне… В нем дарования, и дарования удивительные!» – Ремесленник является и в тот же день получает руку своей любезной.
Плохой живописец сделался доктором, в когда его спросили о причине этого, он отвечал: «В живописи все ошибки на виду, тогда как в медицине их хоронят вместе с больным, и таким образом всё бывает шито-крыто».
Некий выскочка, построив часовню в своем замке, захотел украсить ее живописью. Он заказал живописцу написать переход через Чермное море и до бессовестности торговался в цене, тем не менее художник согласился и удовольствовался тем, что на предназначенной стене провел широкую полосу красной краской. Выскочка, приглашенный поглядеть на это произведение, вскрикивает от ужаса, принимая это за насмешку. – «Вы, ведь, заказали мне переход через Чермное море? – возражает художник. – Мне кажется, что то, что у вас перед глазами, самого яркого красного цвета». – «Ну, пусть, – отвечал выскочка, – это будет море; но где же евреи?» – «Евреи? Они уже прошли».