Альманах всемирного остроумия №1
Шрифт:
Потемкин, выходя из театра после первого представления Фонвизинского «Недоросля» и увидав сочинителя, сказал: – «Умри теперь, Денис или хоть более ничего уже не пиши! Имя твое бессмертно будет по этой одной пьесе».
В царствование императрицы Екатерины II кадеты занимались представлением французских трагедий под руководством бывшего тогда здесь знаменитого парижского актера Офрена. Государыня сама нередко посещала эти представления и всегда приказывала наставнику, тогда уже почтенному старцу, страстно любившему свое искусство, садиться в первом ряду кресел. Офрен в восторге нередко забывал, где сидит, и забавлял государыню своими простодушными восклицаниями. Сказывают, что он однажды, слушая монолог в «Магомете» (которого играл П. С. Железников), говорил отрывисто, но довольно таки громко: «bien! tеs-bien! comme un dieu! comme un ange! Presque comme moi» [121] .
121
Т. е. «хорошо, очень хорошо! Словно божество какое! Словно ад! Почти так, как я!»
Актер Плавилыциков, одаренный необыкновенным талантом, часто увлекался желанием во что бы то ни стало нравиться большей части публики и (как то впоследствии делал Вас.
Один из актеров бывшей ярославской труппы, во времена Екатерины II, дебютируя в Петербурге в роли Веверлея [122] , играл очень плохо и не понравился публике. В то самое время, когда по ходу пьесы жена Веверлея, упрекая его в страсти к картежной игре, говорит ему: «Не играй больше!», партер захлопал, закричал, «браво!» и повторил слова: – «Не играй больше!» – Актер послушался этого совета и оставил сцену, на которой ему не везло, по той причине, что он залез не в свои сани.
122
Веверлей – это Уэверли, герой одноименнного романа Вальтера Скотта.
Известный актер Александринского театра русской сцены и автор многих более или менее удачных водевилей, основанных преимущественно на каламбурах, Петр Андреевич Каратыгин был из числа тех русских актеров, которые пользовались особенно милостивым к себе расположением покойного императора Николая Павловича. Каратыгин был большой охотник до русских каламбуров, некоторые из которых ему удавались превосходно, почему вел. князь Михаил Павлович, сам страстный каламбурист, иногда говорил случаю какого-нибудь русского каламбура, удачно исполненного Каратыгиным: – «Ах, злодей Каратыгин, перебил у меня каламбур, потому что ведь правда, «les beaux esprits se rencontrent» [123] . – Раз съехались русские актеры в Зимний дворец для представления там. Перед началом спектакля обыкновенно им отводили особые комнаты для приготовления и ожидания; но на этот раз какими-то судьбами поместили их временно ни более, ни менее как в прачечной, просторной, но неудобной. Узнав об этой негостеприимной и неучтивой ошибке, государь нашел нужным извиниться в качестве хозяина дома перед своими драматическими гостями. – «Не беспокойтесь, ваше величество, – сказал Петр Андреевич Каратыгин с обычною своею улыбкой, – ведь нас только хотели поласкать (полоскать). – Государь благосклонно принял каламбур и сказал Каратыгину: – «Каламбур; а ведь брат-то (Вел. Кн. Михаил Павлович) в иную пору у тебя этот хлеб отбивает». – «Мы за хлебом не стоим, государь, – заметил Каратыгин, – лишь бы соль нам осталась».
123
Les beaux esprits se rencontrent. – по-русски примерно: свой своему поневоле брат.
На другой день после первого представления «Бригадира» Фонвизина, тогдашний актер Рахманов имел дело в каком-то присутственном месте. Сторож не впускал его в судейскую, требуя, чтоб он объявил свой чин. Рахманов отвечал ему: – «Вчера, братец, я был бригадиром, а завтра не знаю чем пожалуют». – «Извольте, ваше высокородие [124] », – вскричал старый служивый и растворил двери в присутствие.
В 1822 году 18 сентября, в русском театре совершилось довольно скандалезное происшествие. Давали в этот вечер трагедию Озерова «Поликсену», Екатерина Семеновна Семенова руководила в это время Мар. Азаревичеву, в приготовляемых ею ролях молодых принцесс в трагедии. Нельзя было отказать молодой актрисе в даровании, талант её значительно уступал таланту Алек. Мих. Колосовой, появление которой на сцене в подобном амплуа было явлением замечательным. Колосова, была актриса в высшей степени образованная и с прекрасными дарованиями от природы. В великой нашей артистке Семеновой, которой, казалось, не оставалось желать ничего более, поселилось какое-то недоброжелательство к Колосовой; пользуясь ее отъездом за границу, она хотела ее заменить другою. В. А. Каратыгин в первый раз играл в трагедии «Поликсена», с Семеновой, роль Пирра; она представляла Гекубу; Азаревичева – Поликсену, Валберхова (Мар. Ив.) – Кассандру и Брянский – Агамемнона. Трагедия была сыграна на славу; театр был полон; прием Каратыгина в роли Пирра был чрезвычайный: зала оглашалась беспрестанно рукоплесканиями после его монологов, в это возродило в Семеновой зависть. По опускании занавеса окончательно, публика начала вызывать Каратыгина; Семенова, привыкшая разыгрывать сценическую повелительницу, вывела Азаревичеву и, отступив на несколько шагов назад, безмолвно тем самым показала публике, что слава этого приема должна относиться к ее ученице. Многим любителям театра это не понравилось, и несколько голосов закричали: – «Азаревичеву не надо»! – Когда произошел шум в театре, Павел Александрович Катенин [125] громко заметил, что «не следовало Азаревнчевой выходить, ведь никто ее не звал, и что это дерзость со стороны Семеновой и значит смеяться над публикой». Такое заключение Катенина, которого Семенова не любила за его руководство Каратыгина, было передано ей в тот же вечер с прибавлениями, как это всегда водится. Приняв это близко к сердцу, раздраженная гневом Гекуба, с горькими слезами едет к Милорадовичу и объясняет все произошедшее накануне. Император был за границею. Милорадович донес государю на Катенина, который за эту выходку поплатился своей карьерой.
124
Бригадир – военный чин V класса в Табели о рангах, существовавший с 1722 по 1799 г. и занимавший промежуточное положение между полковником и генерал-майором.
125
Катенин
Павел Александрович (1792–1853) – русский поэт, драматург и критик. Служил в министерстве народного просвещения, участвовал в войнах с Наполеоном…Это было зимою 1854 г. в Петербурге. В одном обществе некий меломан, считавший себя, без всякого на то права, великим знатоком музыки, заметил, что музыка Глинки (М. И.) на песню «Гуди, ветер!» целиком заимствована из малороссийского мотива и что Глинка присвоил себе чужое. На это М. И. Глинка отвечал: «Действительно, музыка на песню «Гуди, ветер!» (слова Забелы) сочинена мною, а если она похожа на народный малороссийский мотив, то я в этом насколько не виноват: на то это и песня малороссийская; ежели же была бы она песнью тирольскою, например, или нормандскою, то мотив ее не был бы малороссийским, а был бы или тирольским или нормандским».
В октябре 1840 г. давали только что поставленную тогда на сцену оперу «Жизнь за царя». Знаменитая Паста [126] была в театре и когда Петрова с аккомпанементом четырех виолончелей запела незабвенную арию Вани: «Ах, не мне бедному», слезы выступили на глазах итальянской примадонны, и она, обратившись к М. И. Глинке, бывшему в это время в ее ложе, сказала с чувством: «О! как хорошо плачут эти виолончели».
Неизвестно, по какой причине, по внутреннему ли искреннему убеждению или под влиянием недоброжелательности и зависти, но только граф Вильегорский, отличный музыкант, заслуживал общее уважение в музыкальном мире, постоянно преследовал своей критикой оперу «Руслан и Людмила» и, нисколько не стесняясь присутствием в обществах самого автора, постоянно повторял вслух: «Это совсем неудавшаяся опера», Однажды, когда этот оскорбительный отзыв был произнесен уже в сотый раз над ушами композитора Глинки, терпение последнего окончательно лопнуло, и он, обратясь к присутствующим, сказал громко: – «Господа! конечно никто здесь не оспорит моего мнения, что граф М. Ю. Вильегорский один из лучших музыкантов нашего времени?» – «Конечно!» – раздалось единогласно. – «Теперь, положа руку на сердце, граф, скажите откровенно, согласились ли бы вы подписать свое имя под моей оперой?» – «С величайшим удовольствием!» – необдуманно, но откровенно произнес граф. Глинка улыбнулся. – «Так позвольте же и мне быть довольным своим трудом». – С тех пор дерзкие выходки Вильегорского прекратились.
126
Giuditta Angiola Maria Costanza Pasta (урожденная Негри; 1797–1865 г.), – знаменитая итальянская оперная певица-сопрано; считается одной из величайших оперных певиц, сопрано которой сравнивают с голосом Марии Каллас ХХ-го века.
Знаменитый пианист Лист, в бытность свою в Петербурге, хорошо сошелся с М. И. Глинкой, оперу которого «Руслан и Людмила» в это время только что поставили на сцену. Он отзывался об ней весьма одобрительно и на опасения композитора, что опера эта не выдержит в зиму более 30 представлений, он возразил: – «А «Фрейшюц» Вебера в первый сезон имел только 16 представлений». – «По моему Вебер сделал важную ошибку, – сказал Глинка, не любивший почему-то этого сочинителя, – в том, что он в первой позиции излишне часто употребил доминант-септим аккорд». – «Яс вами в этом не согласен, – отвечал Лист, улыбаясь, – но вы с Вебером похожи на двух влюбленных рыцарей, ухаживающих за одной красавицей».
Однажды, в Павловске, известный писатель Фаддей Бенедиктович Булгарин что-то продолжительно шептал на ухо Герману, управлявшему в то время оркестром, и публика начинала скучать слишком длинным антрактом. Замечая это явное неудовольствие слушателей, М. Глинка подошел к Герману и сказал ему полушутя-полусерьезно: – «Полно, не слушайте его, он ничего понимает в музыке». – Это так взбесило самолюбивого Булгарина, считавшего себя энциклопедистом и еще больше меломаном, – что он поссорился с Глинкой и в отмщение напечатал в «Северной Пчеле» статью против артистов, участвовавших в постановке оперы «Руслан и Людмила», составив ее таким образом, что она вмела вид, будто исходит из уст самого Глинки. Это была гнусная клевета, но артисты обиделись, напустилась на бедного композитора и грозили уронить совсем его оперу. На этот раз их уговорили, однако неприятное впечатление оказало свое зловредное действие в самый день представления: опера шла плохо, знаменитая Петрова сказалась больной, и ее заменила хотя талантливая, но еще очень слабая певица, воспитанница Петрова, которая провела свою партию без всякого воодушевления. Публика осталась очень холодна к новому творению и хотя раздалось несколько недружных аплодисментов, но в то же время послышалось дерзкое шиканье. Глинка был в ложе генерала Дубельта и, услышав это пошлое выpaжeниe неудовольствия невежд, несмотря на свое грустное волнение, спросил улыбаясь: «Выходить ли мне на такой вызов?» – «Иди, – сказал генерал, – Христос страдал более твоего».
Михаил Глинка не любил Петербурга, климат которого действительно был вреден его здоровью; но, главное, он вынес в этом городе столько неприятностей, неудач, оскорблений во время постановки своей прекрасной оперы «Жизнь за царя», что отвращение его к нашей северной столице вполне понятно. Когда в последний свой отъезд из Петербурга в 1856 г. Глинка прощался у заставы с сестрой Л.Н.Шестаковой и В.В.Стасовым [127] , его провожавшими, знаменитый путешественник произнес эти пророческие слова: «Когда бы мне никогда более не видать этой гадкой страны!» Действительно, Глинка живой уже не возвращался в Петербург. [128]
127
Владимир Васильевич Стасов (1824–1906) – русский музыкальный и художественный критик, историк искусств, архивист, общественный деятель.
128
В 1856 году Глинка уехал в Берлин. Там он занялся изучением творчества Дж. П. Палестрины и И.С. Баха. В том же году Глинка написал музыку на церковнославянские богослужебные тексты: Ектению и «Да исправится молитва моя» (для 3 голосов). Михаил Иванович Глинка скончался 15 февраля 1857 года в Берлине и был похоронен на лютеранском кладбище.
15 ноября 1817 года возвещен был спектакль в бенефис вдовы актера Яковлева и двух малолетних его детей: «Гораций», трагедия и «Встреча незваных в 1812 г.», опера-водевиль. В афишах между прочим значилось: «в последней пьесе первый актер российского театра Иван Афанасьевич Дмитревский по любви к своему воспитаннику, покойному Яковлеву, и в уважение его памяти, не взирая на престарелость свою, будет представлять роль дядьки и управителя графа Радугина». Однако ж, по внезапной болезни, Дмитревский, стоявшей одной ногой в могиле, не мог принять участия в этом спектакле. Вся труппа была на сцене в заключительном дивертисменте, и Самойлов пел куплеты в честь великого актера, сочиненные князем Шаховским, которые растрогали до глубины души зрителей. Публика, весьма многочисленная, показала свое единодушное сочувствие в этом случае. Из многих эпитафий, написанных на смерть Яковлева, признается за лучшую сочиненная бывшим товарищем Пушкина – Илличевским: