Алпамыш

Ты скажи, куда ты едешь, бекбача?

Алпамыш, обратясь к Караджану, так ему ответил:

— Знай, я был главой народу своему,

Золотой джигой я украшал чалму.

Летом скот водил на берегах Аму.

Знай: тюря Конграта говорит с тобой!

С коккамышских вод я как-то упустил

Утицу одну — и крепко загрустил.

Сокол я, что ищет утицу свою…

^[19]

Изумрудами оправлен мой кушак,

Кованый булат — могучий мой кулак,

Пестунец Конграта, я батыр-смельчак.

Те, к кому стремят меня мои крыла,—

Знай, что их коням нет счета и числа.

Знай: на Алатаге некогда была

Скакунами их покрыта вся яйла.

Та юрта, что сорок тысяч стад пасла,

Самой неимущей в их краю слыла.

С теми же стадами вдаль давно ушла

Та верблюдица, что страсть мою зажгла.

Нар-самец, ищу верблюдицу свою…

Я, по ней скорбя, тоскою захлебнусь.

Полугодовым путем за ней стремлюсь.

Раньше, чем весна пришла, уже ярюсь,

О луку седла я головою бьюсь.

Разъярен желаньем, грозно я реву,

Пыткой страсти сердце на куски я рву…

Осень наступила — сад веселый пуст, —

Сядет и ворона на р

о

зовый куст!

Смерть придет, — игру затеет с кошкой мышь,

Но костей мышиных скоро слышен хруст.

Хоть змея лукава, хоть она скользка, —

И змею ужалит смертная тоска.

Если где-нибудь я встречу калмык

а

—

Камушком его швырну за облака.

Грозным лихом буду я для калмык

о

в!

Э, калмык злосчастный, слушай, что скажу:

Знай, что я нещадно всех вас накажу, —

Никогда страшней вам не было угроз!..

Что ты привязался, как дорожный пес?

Задаешь мне десять раз один вопрос:

Как зовется край, где я родился, рос?

С родиной моей чего пристал ко мне?

Впрочем, и назвать ее не жалко мне.

Знай: страна Конграт есть родина моя!

При рожденьи назван был Хакимом я,

Прозвище дано мне позже — Алпамыш.

Имя ты свое назвал мне: Караджан.

Что же ты еще стоишь, как истукан?

Тяжело принял Караджан слова Алпамыша: «Жестоко, мол, я накажу всех вас, бедствием, мол, стану я для калмык о в!» Врезались слова эти в Караджана и, решив испытать прибывшего, так он сказал:

— Утица, тобой упущенная, есть:

На Ай-Коле ей пришлось, бедняжке, сесть —

Девяносто коршунов над ней кружат,

День и ночь ее, бедняжку, сторожат.

Зря сюда спешил ты, сокол, прилететь:

Коршунов таких как можешь одолеть?

Бестолку спешил, — придется пожалеть.

В коршуньих когтях не сладко умереть!

Положения ты не разведал здесь,

Вздорную завел со мной беседу здесь, —

Гибель ждет тебя, а не победа здесь!..

По верблюдице твоя тоска-печаль,—

Есть верблюдица — твоя ли, не твоя ль? —

Полуторатысячную надевает шаль,

Стойбище ее найдешь в степи Чилбир.

Если знаю что, — поведать мне не жаль.

Видел я: жива верблюдица твоя,

Только знай, — мечта не сбудется твоя:

Ровно без десятка сто богатырей

Угрожают здесь верблюдице твоей.

Слух по всей степи уже пошел о ней.

Очень ты, узбек, удачлив, погляжу!

Тех богатырей увидев пред собой,

Должен будешь ты вступить в неравный бой:

Над тобою верх из них возьмет любой.

Силачей таких сразишь ли похвальбой?

Правду говорю, с тобою говоря:

Страстью по своей верблюдице горя,

Даром ты приехал, — изведешься зря!

Услыхав эти слова от Караджана, очень опечалился Алпамыш, про себя подумав: «Он перевалил через девяносто гор, сталкивался с батырами калмыцкими, со многими несчастьями, наверно, встречался калмык этот. Правильно говорит он мне: чем ехать туда, себя на позор обрекая, не лучше ли мне будет сразу повернуть отсюда, обратно коня направить?»

Заметив, что Алпамыш так близко к сердцу слово его принимает, Караджан, прикинувшись незнающим его, сказал: — Я тебя за другого принял.

— Род конгратский высокий твой,

Облик ангела, пыл боевой,

Конь, что сыт сухою травой…

За другого я принял тебя…

По верблюдице страстный вой,

Твой на все ответ некривой,

Взгляд Рустама твой огневой…

За другого я принял тебя…

Жар и сладость речи живой,

Плечи, как утес кремневой,

С гордою большой головой…