Альпинист. Книга 3

Роза принялась медленно пить отвар, наклоняя голову чуть в бок, чтобы питье не вылилось с изуродованной щеки. Но все равно не вышло — тонкая струйка потекла по шее. Мне сделалось нехорошо.

— Китаец! — крикнул Костя. — Ставь еще!

— Не надо еще, — покачал головой Алик.

И обхватил руками голову.

— И так уже затуманилось все.

— А ну ставь!

Костя вдруг подскочил с места, подошел к Алику и со всей силы ударил того по лицу.

— Так ему! — рассмеялась Аленка. — А то надоел всем!

— Пусть варит! — кивнул Ленька.

И вдруг начал громко лаять и подвывать. Это еще больше развеселило Аленку. Она вскочила с места, принялась танцевать. Ленька, видя такое, начал настукивать такт.

— Синий-синий иней! Синий-синий иней! — принялся орать он срывающимся голосом.

Аленка вошла в раж и начала выстукивать ногами что-то вроде чечетки. А потом и вовсе скинул с себя кофту, обнажаясь. На это раз Роза ее не обругала, женщина сидела на стуле, погрузившись в какое-то жуткое оцепенение. Единственный оставшийся глаз, не мигая, смотрел в пол, а изо рта текла тонкой струйкой слюна.

— Вари, Китаец! — прорычал Костя, толкнув Алика к печке.

Тот послушно поставил на огонь котелок, достал с верхней полки стальную коробочку и отсыпал из нее размолотой травы. Потом небрежно налил воды и сел на лавку. Потирая разбухший от удара глаз, он смотрел на Аленку.

А та уже вовсю резвилась. Следом за кофтой в сторону полетели и джинсы, девушка осталась в чем мать родила. Ленька уже орал вовсю, сдирая горло в кровь:

— Синий-синий иней! Синий-синий иней!

— Вот ведь бестия! — усмехнулся Никифор.

И тоже принялся хлопать в ладоши, издавая тяжелые звуки, словно на ветру билась не закрытая калитка. А потом грузно встал и тоже начал танцевать. Только танцем это назвать было сложно, скорее неуклюжая медвежья ходьба из угла в угол. От каждого шага Никофора половицы в доме жалобно скрипели, а стол трясся.

— Нравится? Нравится смотреть на меня? — крикнула Аленка, не понятно к кому обращаясь.

— Нравится, — ответил Никифор.

В горле у него что-то заклокотало.

— А тебе? — обратилась она к Леньке. — Нравится? Нравится, сволочь?

— Нравится! — ответил тот.

И вновь залаял.

— Хочешь? Хочешь за грудь ухватить?

Аленка принялась пристукивать ногой и кружиться на месте.

— Хочу! — простонал Ленька.

Аленка истошно рассмеялась.

— Хочу! — повторил парень и попытался поймать девушку в объятия.

Но то ловко выскользнула и упорхнула, вновь рассмеявшись.

— Бестия! — довольно прошептал Костя, масляным взглядом наблюдая за девушкой.

— Давай! — крикнула Аленка. — Давай! Все сразу! Все сразу!

К чему именно она призывала никто толком не понял, потому что Никифор принялся танцевать еще тяжелей, Ленька вновь попытался схватить Аленку, а Костя вдруг издал протяжный стон.

— Давайте! Все сразу!

— Китаец, где навар? — по-звериному прорычал Костя, мутным взглядом оглядывая комнату.

Алик что-то промычал. Потом схватил голыми руками чайник, не обращая даже внимание на то, что тот горячий, принялся разливать по кружкам. Получилось так себе, почти половину вылил на стол.

— Китаец! — вновь повторил Костя.

— Тут! — ответил Алик. И принялся словно птичка повторять: — Тут! Тут! Тут-тут!

Костя подскочил к столу, схватил стакан и одним залпом выпил его. Крякнул в кулак, рванул в центр комнаты и принялся выплясывать возле Аленки. К ним тут же присоединился Ленька.

— Тут! — одобрительно кивнул Алик, отпивая из другого стакана.

И тоже ворвался в танцы.

Я смотрел на все это развернувшееся психоделическое представление оцепенев. Мне с трудом верилось, что я вижу это все на самом деле, хотя повидать пришлось всякого за прошлую жизнь. Но сегодня… Атмосфера, от гнетущей, превратилась вдруг в безумную, щедро сдобренную сюрреализмом. Казалось, что сейчас и вовсе начнется твориться какой-то невообразимый абсурд: Алик превратиться в птицу, Костя обернется огромным гнойным нарывом, а Никифор рассыплется на булыжники и щебенку.

Собравшиеся принялись выписывать круги вокруг Аленки. Потом и вовсе схватились за руки и начали водить безумный хоровод, крича, визжа, улюлюкая.

— Нужно уходить, — шепнул я Генке.

Тот даже не сразу понял, что я сказал. Парень вопросительно глянул на меня. По глазам было видно, что увиденное произвело на него неизгладимое впечатление.

Я схватил Генку руку, сдавил так, что тот сморщился от боли. Прошипел:

— Нужно уходить! Прямо сейчас.

Наконец, Генка понял. Закивал головой.

— Да, надо валить.

— Идти сможешь? — я кивнул на ногу парня.

— Смогу.

Мы осторожно поднялись, тут же прильнули к стенке, чтобы не попадаться на глаза беснующимся. И направились в сторону выхода.

— Рюкзаки! — шепнул Генка, остановившись на полпути.

Я согласился. Без них нельзя уходить. Пришлось подойти к столу и осторожно взять ношу.

Но мы зря переживали, на нас уже не обращали внимания. Шабаш, возникший тут, кипел и грохотал, обезумевшие от зелья хозяева прыгали до потолка, стукаясь об него головами, топали ногами, кряхтели, уже не в силах орать. Аленку принялись лапать, она не сопротивлялась. От плясок в комнате стало душно и сильно пахло потом.

Мы выскользнули на улицу и некоторое время жадно глотали свежий воздух. Ощущение было сравни с пробуждением — только что видели какой-то жуткий неправдивый сон, и проснулись.

— Безумие какое-то! — произнес Генка, с ужасом глядя на домик, в окне которого бесновались жуткие угловатые тени.

— Надо уходить, — ответил я.

Только вот куда? Мы не имели ни малейшего понятия — Алик привел нас сюда ночью, тропой, которую знал только сам.

— Кажется, туда, — произнес я, ориентируясь только на свою интуицию.

Генка спорить не стал.

Мы принялись идти почти вслепую, то и дело останавливаясь, чтобы понять — нет ли впереди ямы или обрыва? Но вскоре глаза привыкли к темноте, и мы смогли уже сносно ориентироваться. Минут через двадцать вышли на ту самую тропу, которой сюда нас привел Алик и это обрадовало. Сумасшедший дом скрылся за спиной в темноте.

Я пустил Генку вперед и вдруг заметил, что тот все же хромает.

— Ноге больно? — спросил я.

— Все нормально, — отмахнулся тот. И вдруг воскликнул: