Аляска

Отец подходит и берет меня за руку. Я показываю на старый высокий тополь, что растет у храма Большого Вознесения на другой стороне улицы. Земля под ним густо усыпана смешными буро-серыми гусеницами-сережками.

– Папа, давай сегодня Маше обед приготовим!

Год назад, когда я вернулась в родную семью от тети Наташи, он смастерил для меня маленький столик со скамейкой и вкопал их под тополем. По субботам и воскресеньям мы выходили с ним по утрам гулять. Я собирала опавшие сережки, а потом усаживалась за столом, резала их игрушечным оловянным ножиком и ссыпала в маленькую кастрюльку. Это был кукольный суп! Отец принимал в готовке живое участие: добавлял в мое блюдо зеленые листочки, лепестки цветов, разноцветные камешки.

– Маше вкуснее будет!

Я так смеялась!.. Как хорошо и весело было с папой!

Он очень ждал моего возвращения. Устроил для меня в комнате уютный детский уголок: постелил мягкий коврик, расставил на нем мебель для кукол - шкафчик, кроватку, кухонный гарнитур. А когда я приехала, подарил набор игрушечной посуды. Вот с этим кукольным набором и ходили мы с ним под тополь кормить мою Машу.

– Сегодня не получится, Олечка, - говорит отец, - я с работы поздно вернусь. А вот завтра выходной, и мы с тобой обязательно погуляем!

Мы идем по нашей улице к Садовому кольцу. По нему ходит троллейбус 'Б' - 'букашка', как называет его отец. Эта милая моему сердцу 'букашка' будет долго ползти по кольцу до ведомственного детского садика, куда меня определил папа. А я прилипну к окну и буду глазеть на проплывающие мимо витрины с манекенами, яркие вывески и афиши, громады сталинских домов, на москвичей, спешащих на работу. Мы сойдем у Цветного бульвара, на остановке рядом с газетным киоском...

– Папа!
– дергаю я отца за руку.
– А ты купишь мне 'Мурзилку'?

– Дочь, - с наигранной серьезностью отвечает отец, - тебе уже пять лет, и это солидный возраст! Ты же знаешь: 'Мурзилка' выходит один раз в месяц. А последний номер мы с тобой купили когда? Вчера!
– Он смеется.
– Так что теперь придется немного подождать!

– А-а-а...
– разочарованно тяну я. И снова дергаю его за руку с очередной важной идеей: - А давай тогда книжку про дядю Степу купим! Знаешь, какая интересная! Он был великан и милиционер! Там картинки такие!.. Я у мальчика в садике видела!

– Договорились, дочь!
– широко улыбается папа.

Отец любит покупать для меня детские книжки. Вечерами перед сном он читает мне сказки. И потихоньку обучает азбуке. У меня уже есть набор кубиков с забавными буквами на гранях. Мы с ним складываем из кубиков слова. Потом я с удовольствием читаю, что получилось: ар-буз, ко-ро-ва, о-гу-рец...

Он смотрит на часы и ускоряет шаг. Я смеюсь и перехожу на бег вприпрыжку. Мне весело. Я люблю ходить с папой в садик. И наш садик мне нравится. Воспитатели повязывают нам красивые фартучки, чтобы платьица не пачкались. А после обеда укладывают спать на веранде: мы дышим свежим воздухом и закаляемся! Но еще больше мне нравится возвращаться с папой вечером домой. Тогда он уже не спешит, мы неторопливо прогуливаемся по Цветному бульвару, едим запрещенное мамой мороженое и болтаем. А на Трубной площади садимся на 31-й троллейбус и доезжаем по Бульварному кольцу почти до самого нашего дома...

И тут я вспоминаю его слова о позднем возвращении с работы.

– Так ты сегодня за мной в садик не придешь?

– Нет, Оленька, сегодня тебя Саша заберет.

Снова брат! У меня резко портится настроение.

– Ну, па-ап!..
– хнычу я.
– Ну почему-у?! Я не хочу! Забери ты!

Отец коротко взглядывает на меня. Вид у него виноватый, но он знает, что здесь слабину давать нельзя, иначе я не отстану и в конце концов расплачусь.

– Все, Оля! Мы с тобой договорились: когда я не могу, тебя забирает Саша! Это же случается редко!

– Да-а, редко!
– Я начинаю громко сопеть. В носу становится горячо и щекотно. На глаза наворачиваются слезы.
– В прошлую пятницу он тоже меня забирал! Па-ап!!

Я не капризничаю. Для меня все это очень серьезно. Во-первых, сегодня я буду испугана. Во-вторых, обижена. И, в-третьих, скорей всего, мне будет больно. Отец знает, что вечером я приду домой заплаканная.

Он готов сделать для любимой дочки все на свете! Но здесь он бессилен...

Папа не смотрит на меня. И, завидев подходящий к остановке троллейбус, с деланным оживлением восклицает:

– О! Букашка! Побежали, малыш!

Папе на работу опаздывать нельзя. Нужно спешить. Я торопливо глотаю слезы, и мы с отцом со всех ног срываемся с места.

***

Отец выполнил свое обещание, данное маме: я стала папиной дочкой. После моего возвращения в родные пенаты родители, как говорится, 'поделили детей'. Папа взял на себя воспитание дочери, а мама - сына.

Но я сильно подозреваю, что для брата мое появление в семье не изменило расстановку родительских сил. Он всегда был намного больше маминым, чем папиным сыном. Похоже, что мама намеренно оттесняла отца от воспитания моего брата. Слишком уж пеклась о том, чтобы Саша рос воспитанным, интеллигентным мальчиком. Папа, по ее мнению, способствовать этому никак не мог. Не позволяло ни его крестьянское происхождение, ни среднее военное образование, ни, так сказать, профиль личности. Ну, действительно, что он был способен дать сыну? Сделать его настоящим мужчиной? Конечно! Человеком долга? Да. Воином? Несомненно! А еще - хорошим спортсменом, сильным парнем, надежным другом, честным работником, просто здоровым и жизнерадостным человеком - в общем, таким, каким был сам! Но мама не придавала большого значения всем этим достоинствам. А иногда мне кажется: она и не хотела, чтобы Саша вырос похожим на отца.

Мама уважала и ценила папу. Но на первом месте для нее всегда стояла врожденная интеллигентность, утвержденная соответствующим воспитанием и образованием. И она хотела видеть в сыне то, чего не находила в муже. Все остальное перед этим отходило на второй план. Поэтому, считала она, сыном следует заниматься именно ей.

Мама заполняла собой все пространство вокруг Саши. Под ее присмотром он вставал с постели и отправлялся спать, одевался и раздевался, ел и делал уроки. Она серьезно занималась с ним немецким языком. Учила хорошим манерам или, как она говорила, 'умению вести себя в обществе'. Она строго выговаривала ему за неправильные обороты речи, а тем более за 'дурные словечки'. Она считала, что мальчик обязательно должен музицировать. У нас в комнате стояло старинное фортепиано, которое помнило еще мамину прабабушку. Мама наняла для Саши преподавателя, и брат часами стучал по клавишам, разучивая этюды.

Отец пытался протестовать:

– Валя, ну сколько можно парню дома сидеть!
– говорил он с возмущением.
– Пусть во двор пойдет, с ребятами в футбол поиграет! Мальчишка все-таки!

– Не вмешивайся, Николай, - сухо отвечала мама.
– Саше нужно еще полчаса, чтобы закрепить полученные знания! А на улице чему он научится?

Отец терялся. С мамой он спорить не мог. Даже в тех случаях, когда против ее решений были и простой здравый смысл, и его жизненный опыт.

А мама явно перегибала палку.

Саша рос маменькиным сынком. Как и у мамы, у него было слабое зрение, и он носил круглые роговые очки. Из него получился узкоплечий нескладный подросток, физически неразвитый и слабохарактерный. Нетрудно догадаться, что уважения у ровесников он не вызывал. К тому же, он был трусоват. Ему всегда было легче убежать, чем постоять за себя. Затаиться, а не играть в открытую, стоя на своем. Хитрить и вилять, а не идти напрямую, чтобы получить то, что ему нужно.

Таких в школе бьют, во все времена. Ему не раз доставалось на переменках и после уроков. Он не отвечал обидчикам - он жаловался маме. Отец свирепел: