Алый пион для Офелии

В ночную тишину вклинился до дрожи неприятный скрип. Офелия настороженно огляделась, но «накрутить» лишнего не успела – источник звука обнаружился быстро: внешняя створка деревянного окна была не заперта и слегка покачивалась на ветру. Странно, ведь перед сном Офелия проверяла – всё было надёжно заперто. Возможно, Адмон перед уходом счёл, что в комнате слишком душно?

Выбравшись из-под одеяла, девушка направилась к окну, приподнялась на цыпочки, пытаясь дотянуться до щеколды, но вмиг позабыла о своём намерении, заметив мерцающий огонёк в оранжерее, будто кто-то бродил внутри с горящей свечой или неисправным фонариком. Опустившись на ступни, она нависла над подоконником, силясь различить в сгустившейся темноте размытые тени, плавно скользящие по мутному остеклению зимнего сада. Рифленая поверхность витражей преломляла свет и искажала пространство, создавая пугающий образ: то ли долговязого человека с несоразмерно длинными руками и маленькой головой, то ли покосившегося растения с ниспадающими вдоль ствола ветвями, подобно дряхлой плакучей иве.

Огонёк неожиданно угас, и старое строение погрузилось во мрак, лишив возможности не только узнать, кто мог скрываться в его стенах, но и увидеть что-либо снаружи. Офелия напряжённо сощурилась, вглядываясь в темноту, кляня в сердцах сову, которая снова принялась тревожно кричать из глубин леса. Вдруг дверь оранжереи, заскрежетав, отворилась… Невольно подавшись вперёд, Офелия затаила дыхание, готовая вот-вот раскрыть тайну…, и тут оконная рама с грохотом захлопнулась, едва не ударив её по лбу. В испуге отпрянув, она по неловкости запуталась в тяжёлых складках портьер. Почудилось, будто нежные полотна атласа обратились ледяными руками, сжавшими тело в смертельных тисках. Пульс зашёлся в висках глухим барабанным боем. Из недр груди вырвался крик, пойманный чей-то горячей ладонью, накрывшей девичьи губы. Офелия неестественно выгнулась, стараясь высвободиться из пут, едва оставаясь в сознании от ужаса. Благо, до охваченного паникой сознания, вовремя добрался встревоженный голос Адмона:

– Эй, Фели, тише, это я… Я… Всё хорошо, просто дыши…

Брат попытался дотянуться до стиснутых в кулаки пальцев сестры, но его усилия оказались тщетны – путь преграждали коварные занавески. В приступе гнева он дёрнул за ткань. Часть её, затрещав, сорвалась с серебристых крючков гардины. А следом Офелия безвольно упала в его объятия, уткнувшись лицом в грудь. Она дышала пугающе часто, словно загнанная лошадь, и казалось, вот-вот захлебнётся воздухом. Окажись с ней отец, помочь бы не смог. К тому же он всегда утверждал, что так называемые «панические атаки» дочери выдумка – жестокий и бессовестный способ привлечь внимание. Но Адмон был другим. Он знал Офелию лучше, чем себя самого. И ещё в раннем детстве дал слово, что никогда её не оставит.

– Не торопись… Слышишь? – ласково прошептал Адмон, нежно проводя рукой по шелковистым волосам близняшки. – Вдох через нос, выдох через рот. Давай. Только помедленнее…

– Я что-то видела… видела в маминой оранжерее, – сбивчиво забормотала она.

– Что именно? – озадаченно справился он, бросив взор в сторону унылого строения, практически не различая во тьме его очертаний.

– Не знаю… – наконец отдышалась Офелия, взглянула в охваченные тревогой глаза брата и виновато зажмурилась, позволяя увести себя в постель. – Наверное… показалось…

– Разберёмся завтра, – и не думая ставить под сомнения слова сестры, ответил Адмон, забираясь на кровать. – А теперь спи, я буду с тобой до утра.

* * *

Офелия проснулась от тихого щелчка дверной ручки, возвестившего об уходе брата. Дождь, наконец, прекратился, и солнце, пусть неохотно, время от времени скрываясь за тучами, всё же проникало в комнату сквозь незашторенное окно. Пытливый взгляд сразу подметил, что портьера, оборванная накануне, исчезла. Осмотрев спальню, Офелия обнаружила её аккуратно сложенной на стуле возле туалетного столика.

– И об этом тоже позаботился… – с теплотой улыбнулась она, оценивая, насколько пострадали петли и можно ли исправить содеянное своими силами.

Из коридора раздался бодрый голос Клайва:

– Дети, пора завтракать!

Было приятно услышать подобное. В родном доме они с братом обычно ели в одиночестве. По утрам отец обходился лишь чашкой чёрного кофе, а обедать и ужинать предпочитал в ресторане.

С Адмоном Офелия столкнулась на лестнице. Он, по своему обыкновению, дерзко ей подмигнул, застёгивая молнию на спортивной куртке до самого подбородка. В кухне-столовой их ждал накрытый на три персоны стол, а за ним – дядя Клайв, облачённый в забавный передник с цветочным узором. Он вертел в руках белую тарелку, сосредоточенно размышляя над тем, не забыл ли чего, но заметив на кухне пополнение, отложил ту в сторону и широко улыбнулся.

– Доброе утро! Я тут овсянку с ягодами и кедровыми орешками приготовил, а ещё тосты с арахисовым маслом пожарил – завтрак чемпиона!

Адмон криво усмехнулся. Офелия сконфужено поджала губы.

– Что, не нравится? – насторожился мужчина.

– У меня аллергия на орехи, – с усмешкой произнёс юноша и, не задерживаясь, направился в холл. – Пойду на пробежку.

– Могу пожарить яичницу… с беконом… – предложил Клайв, однако входная дверь уже хлопнула, оставив его без ответа.

Офелия поспешила к столу, надеясь своей приветливостью сгладить возникшую неловкость.

– Всё в порядке, не переживайте. Лично я очень люблю тосты с арахисовым маслом!

Клайв недоверчиво кивнул, но, бросив взгляд за спину девушки, вновь расплылся в приветливой улыбке.

– А вот и ты, соня! – радостно воскликнул он, – садись… пожалуй… сюда, – и указал на место рядом с Офелией.

– Я не спал, а был на прогулке… – ответил низкий грудной баритон.

Офелия обернулась, увидев на пороге молодого человека, показавшегося ей смутно знакомым. Он был несколько старше их с Адмоном, высокий, болезненно-худощавый, но немощным не выглядевший, со светлыми волосами, доходящими почти до острых ключиц, выгоревшими на солнце до бела бровями и непроницаемым взглядом серых, почти прозрачных глаз. Нервно переминаясь с ноги на ногу, словно ожидая разрешения присоединиться к трапезе именно от Офелии, парень вертел в длинных жилистых пальцах маленький металлический крючок, рассматривая гостью с особым участием. Впрочем, его заинтересованность могла ей всего лишь почудиться, поскольку выражение лица блондина не выдавало никаких эмоций.

– Ну что же вы, в самом деле?! – прервал затянувшееся молчание Клайв. – Не узнаёте друг друга? Офелия, это же мой пасынок Гамлет.

Глава 3

Гамлет ел молча, пока его единокровный дядюшка и отчим в одном лице болтал без умолку. С аппетитом уплетая овсянку, он предавался воспоминаниям о былых временах, когда семья Офелии гостила в Кронберге чаще.

– До беременности твоя мать обожала это место, – причмокивая произнёс он, посмотрев на Офелию. – Они с Полом проводили здесь каждое лето, даже если Руд не удавалось выбраться из города. Аврора могла часами пропадать в оранжерее, выращивала там какие-то травы и специи. А по вечерам угощала нас душистым чаем. Но её настоящей страстью были дикие красные пионы…

Офелия ощутила, как по спине пробежала стая колких мурашек. Она всегда по-разному реагировала на упоминание матери – иногда девушку охватывала невыносимая тоска, порой тёплая ностальгия, а случалось, что сковывал хладный ужас, природа которого ей была непонятна.

– Ну, и какие у вас, молодёжь, планы на день? – не сдаваясь, продолжал беседу Клайв, пусть та, очевидно, не складывалась.

– Почему родители перестали ездить в Кронберг? – спросила Офелия.

Новоявленный опекун задумчиво пожевал губами.

– Думаю, твоему отцу было слишком тяжело находиться здесь, после того как Аврора… – мужчина запнулся, подбирая слова, но вскоре закончил мысль, – покинула нас. Пол очень любил твою мать, а в Кронберге многое напоминает о ней.

– Как и о моём отце, – резко произнёс Гамлет, оттолкнувшись руками от стола, отчего металлические ножки стула противно лязгнули по кафельному полу. После чего поднялся на ноги и удалился в неизвестном направлении.

Офелия устремила на Клайва настороженный взгляд. Его лицо, ещё мгновение назад озаренное улыбкой, теперь осунулось, но не от боли или печали, а скорее в попытке скрыть истинную эмоцию, которая, тем не менее, читалась в его глазах, таких же пустоцветно-серых, как у племянника, – это был гнев.