Америка off…

— Сколько? — спросил сержант, для наглядности подтвердив слова международным жестом — потерев друг о друга большой и указательный пальцы.

В ответ араб поочередно указал пальцем на автоматы, висящие на груди Миллера, Маршалла и Лайонелла.

— Он чего, с ума сошел? — огорошенно спросил Арчи сержанта. — За трех паршивых баранов — три ствола!

— Постой, — махнул на него рукой Бэрринстон и, вынув из кармана, продемонстрировал овцевладельцу тонкую пачечку динаров.

Араб отрицательно покачал головой, брезгливо отстранил деньги и вновь указал на автоматы…

Когда джип возвращался на блокпост, все его окна были открыты настежь — в салоне остро и непривычно воняло овцами, относительно смирно лежащими позади со связанными ногами, а Форстер не уставал возмущаться:

— Пушку и пол-ящика патронов за каких-то четырех паршивых овец! Да вы сошли с ума! Нужно было пальнуть пару раз в воздух, и эти дикари тут же наложили бы в штаны…

— Ага! А потом опомнились бы, повынимали из-под кроватей или что им там их заменяет такие же стволы и понаделали в нас столько дырок, что можно было бы процеживать бульон! — ядовито заметил Миллер, опасливо отодвигающийся к борту, когда какое-нибудь особенно шустрое животное начинало биться на полу. — Ты-то в машине отсиживался!

— Прекратите! — снова одернул спорщиков Бэрринстон. — Винтовка все равно принадлежала Стивенсону, поэтому спишем ее, как утерянную в бою… Вы лучше представьте себе, как шипит на угольях свежее мясо…

* * *

Григорий Савенко вышел в расчетный квадрат на предельно допустимой высоте, используя небольшую облачность, нехарактерную для данной местности, особенно в это время года. До цели оставалось не более сорока километров.

Сегодня он был ведущим звена из трех «суперхорнетов», пилотируемых коллегами по базе Жеромом Лагранжем и соотечественником Колей Трушниковым.

— Пике, — негромко, но четко бросил он в микрофон, идя на снижение.

Пара ведомых повторила маневр, следуя за «первым», как пришитые. Тройка хищного вида самолетов с нарастающей скоростью устремилась к земле…

Противник, похоже, профукал атаку звена, или его системы ПВО были начисто уничтожены предшествующими атаками ракет и авиации. По крайней мере, дисплей, реагирующий на излучение локаторов, молчал. За пять километров до цели Григорий взял штурвал на себя, и разогнавшийся самолет сделал горку.

Вот и цель: лениво дымящий завод или что там из себя еще представляют едва различимые на рыжем фоне пустыни прямоугольники с несколькими трубами. Удар должен быть нанесен вот по этим приземистым зданиям, наверное, складам…

Мгновение, и две 907-килограммовые бомбы с лазерным наведением сошли с подвески. Краем глаза пилот видел, что ведомые также нанесли удар.

— Ну все, — довольно пробормотал Григорий, выравнивая самолет и заходя на круг для повторного удара по второстепенным целям. — Теперь пусть сбивают…

Блистер кабины на мгновение потемнел — сработала система поляризации, смягчающая вспышку разрыва, и майор Савенко увидел на месте складов разбухающее облако дыма и пыли, в котором что-то продолжало взрываться.

Увы, он сглазил. Тесное пространство кабины наполнилось тревожным звуком зуммера. Молчащие доселе РЛС противника ожили, и дисплей показывал ракетную атаку сразу с двух точек.

Поочередное мелодичное треньканье, и на дисплее возникли два квадрата — места пуска ракет. Одновременно самолет отстрелил серию инфракрасных обманок — ложных целей. По четыре на каждую зенитную ракету. Григорий резко опустил штурвал от себя и влево.

F/A-18E/F резко клюнул носом, сорвался на крыло и ушел вбок от несущейся с земли сверхзвуковой смерти.

Спустя мгновение пилот выровнял машину, обошел позицию зенитного комплекса с тыла и спикировал еще раз, помешав зенитчикам перезарядиться и произвести второй выстрел.

Две управляемые ракеты AGM-88 HARM разнесли то, что еще недавно представляло угрозу всему находящемуся в воздухе, «вдребезги пополам», как любил выражаться Гришин дедушка. Более полутонны взрывчатки уничтожили все живое и неживое в радиусе четверти километра.

Больше ничего не пиликало, и оставалось только сбросить остаток бомб на заводской поселок и железнодорожную станцию…

— Молодец! — раздалось в наушниках, и динамичная картинка превратилась в статичную. — Душевно отстрелялся, Гриня!

Тимофей Николаевич приоткрыл дверь тренажера и заглянул в кабину.

— Ну, ты… — повертел полковник Степанцов носом. — Будто вагон цемента разгрузил. Разве можно так напрягаться…

Рубаху Григория действительно можно было выжимать.

— Да ведь жарко тут, товарищ полковник. И управление у этой птички тяжеловато, не то что у наших «мигов»…

Кондиционер работал из рук вон плохо, как и большинство оборудования базы, собранного «на живую нитку».

— Ну, ты еще «сушку» закажи! — развел руками полковник. — Что дают, на том и работаем. Будут «миги» — на них будем летать, не будет — будем осваивать эти «хорнеты»… Ты посмотри, какую работу за какой-то месяц провернули, а ты — «миги», «миги»… Кстати, увлекаться индивидуализмом не стоит — вы команда. Жерома вон все-таки зацепили…

— Зацепили? А у меня ничего не отразилось — целехонек.

— Не бери в голову, это работа компьютерщиков. Ладно, вылезай из этой душегубки, Каравайчук уже заждался.

Григорий выкарабкался из тесной кабины тренажера, и духота ангара показалась ему лесной прохладой после парной, где он провел сорок пять минут. На его место по дюралевой лесенке тут же забрался капитан Каравайчук, по-простому Каравай, молодой, но довольно опытный пилот, успевший на своем недлинном веку повоевать в Нагорном Карабахе и еще где-то, о чем совсем не любил распространяться. Майор успел обменяться с ним мимолетным рукопожатием и от души посочувствовал парню, которому придется отрабатывать атаку в поистине тропической атмосфере. Про себя он поклялся перед следующей тренировкой поменьше пить и применить какой-нибудь зверский дезодорант. Хотя от аромата иного дезодоранта в такой каморке сомлеешь еще быстрее…

Насвистывая, он направился к выходу, расстегнувшись чуть ли не до пупа. Слава богу, нравы на базе царили более чем свободные и застегиваться наглухо никто не требовал. Например, начальник центра подготовки полковник Степанцов, за свою строевую жизнь износивший немало самых разнообразных хабэ, пэша [65] и т.п., не признавал ничего, кроме пестрых рубах-распашонок и шорт, благо температура в это время года мало способствовала ношению более строгой одежды. Служивые из местных, в основном аэродромная обслуга, в своих глухих черных мундирах, застегнутых на все пуговицы, не вызывали у северян ничего, кроме сострадания.

65

Хабэ (военный жаргон) — хлопчатобумажное (летнее) обмундирование, пэша — полушерстяное (зимнее).