Американка

Она была похожа на человечка «мишлен», в тех дутых сапогах-луноходах, таких дорогущих и таких неуклюжих, что она вечно в них спотыкалась и падала, словно пьяный Бенгт. В этих сапогах, как с картинки, в которых и шагу нельзя было ступить нормально, она теряла чувство земли, или как это там называется. Потому что это была планета без Дорис. Она с таким же успехом могла быть луной.

Голоса вокруг нее.

— Бедняжка. Ее лучшая подруга…

— Эта сумасбродная молодежь. Не могут понять, что за этим днем обязательно наступит следующий.

Холодная рука на лбу: «Маленькая, маленькая шелковая собачка».

Но часы тикали, и время шло, краснота на щеках и в горле слабела, хотя и медленно. В конце концов, состоялись похороны Дорис Флинкенберг, а потом поминки в общественном центре Поселка, и тогда в последний раз прозвучали любимые песенки Дорис Флинкенберг, те, что были записаны на ее кассетнике, теперь все их услышали — все это прошло без Сандры Вэрн, единственная подруга, лучшая подруга на них не присутствовала.

Щелк, Сольвейг включала и выключала магнитофон, и на глаза наворачивались слезы.

Того, что мне дорого — больше нет, А я стремлюсь в чудесную высь И громко Бога молю: Забери прочь землю и дай мне то, Чем не владеет никто.

Но это случится в ноябре, и тогда не останется никакой надежды. А пока был еще июль, то есть полгода до того, и все еще было возможно. Тогда-то и пришла Дорис Флинкенберг. Через лес, к дому на болоте. Дорис со своим маленьким голубым чемоданчиком, голубой дорожной сумкой с изображением кроличьей головы с торчащими передними зубами, Дорис с заграничным паспортом и частью дорожной кассы в кошельке телесного цвета и тоже с голубым кроликом, на шнурке на шее (оставшиеся деньги она зашила в брюки и в правый носок). Это комплект,первым делом объясняла она Сандре, как только вошла, она раздобыла его для денег, которые заработала, убирая летом мусор на кладбище.

Дорис вытянула нашейный кошелек и принялась его демонстрировать: разные отделения и их содержимое, молнии и тому подобное; и она настолько увлеклась, что не сразу заметила, что Сандра все еще в пижаме.

— Ты что, не собираешься надевать ТВОЮ дорожную одежду? — Дорис Флинкенберг прервала свои объяснения — не насовсем, а просто сделала паузу.

— Дорис, — начала Сандра серьезно. Ей было непросто заговорить об этом. Пришлось начинать несколько раз, прежде чем Дорис прислушалась по-настоящему. — Никуда мы не поедем. Хайнц-Гурт звонил. Лорелей Линдберг. Она улетела в Нью-Йорк.

— Ну и что, — возразила Дорис нетерпеливо, словно то, что сказала Сандра, было просто незначительным препятствием, мешавшим мечтам, которые все еще жили в ней и в которых жила она; витала словно на парящем, наполненном гелием синем воздушном шаре, таком быстром, таком легком, что даже в желудке щекотало — уф, как все прекрасно ладилось! — Ну, значит, она приедет позже, — добавила Дорис. — Если ее сейчас там нет, пусть кто-то из родственников встретит нас на аэродроме.

— Ты что, не понимаешь? Ее там нет. Она никогда туда больше не вернется. Она его бросила. Собрала свои вещи, и прощай. Вчера рано утром. Даже записки не оставила. Так что…

Тут Сандре пришлось собраться с духом, чтобы сказать последнюю фразу:

— …поездки не будет, Дорис Флинкенберг.

Дорис на несколько секунд замерла, словно громом пораженная.

Наполненный газом воздушный шар лопнул. И эта тайна тоже: летать, парить на свободе. Всякий раз конец один. Хлоп об землю.

— И ты говоришь это только теперь! — выкрикнула Дорис, скорее от злости, чем от разочарования, но тело ее уже поняло то, что еще отказывалась понимать голова. Руки опустились, дорожная сумка, которая так по-деловому висела у Дорис на локте во время демонстрации нашейного кошелька, соскользнула со стуком на пол.

— Я сама узнала об этом только вчера вечером. Откуда Хайнцу-Гурту было знать, что она бросит его именно сейчас. Он сам в отчаянье.

Но Дорис не было дела до какого-то Хайнца-Гурта.

— Так не годится! — выкрикнула Дорис, словно ребенок или раненый зверь. Горько было слышать этот душераздирающий крик. Лицо Дорис залилось краской, верхняя губа дрожала. Она опустилась на бежевый палас в узком тамбуре, ноги разъехались в стороны, голова свесилась на грудь.

— Вечно у меня ничего не выходит, — прошептала Дорис, пытаясь сдержать слезы и закипавшую внутри злобу. — Прямо скажем, проклятие! Все к черту! — Никогданикогданикогда! — Она больше не могла сдерживаться и расплакалась. Слезы потекли ручьем. Не обычные подростковые слезы тонкими струйками, а бурные весенние потоки.

Сандра не знала, что делать. Она никогда прежде не видела такой Дорис Флинкенберг. Такой жалкой, беспомощной, отчаявшейся ревой-коровой. Малоприятное зрелище, честно говоря. На Дорис было больно смотреть, и какое-то время Сандре все же удавалось сдерживать широкую радостную улыбку, которая тайно росла в ней в последние часы и минуты, все утро, до этого самого момента. С тех пор как Аландец и Никто Херман тем же утром сложили свои вещи в джип Аландца и наконец-тоукатили. «Навстречу неизвестной судьбе!» — объявила Никто Херман, и Сандра в тот момент была с ней совершенно согласна. Надеюсь, надолго, прозвучало в тишине ее невежливое добавление. Не разговаривайте больше со мной.Ей действительно было неинтересно, куда эта парочка отправлялась (они собирались за семь морей,так Никто Херман назвала их плавание, которое должно было продлиться недели — вниз к Готланду, потом на Аланд и так далее. А возможно, и дальше, думала Сандра в те полные ожидания минуты перед самым отъездом Аландца и Никто Херман, которые, казалось, никогда не кончатся. Да езжайте уже!).

Потому что ей хотелось остаться одной в доме на болоте. Одной с Дорис Флинкенберг на все ближайшее будущее. Целых две недели, 14 д-н-е-й. А все, что касалось Хайнца-Гурта и Лорелей Линдберг, альп и тому подобного, представлялось второстепенным в сравнении с тем, что уже давно засело в голове и пряталось там.

И зачем Дорис так теперь расстроилась?

Наблюдая истерику Дорис, которой, казалось, конца не будет, Сандра не утерпела и в конце концов возмущенно крикнула:

— Ради всего святого, Дорис! — И когда она это крикнула, она воспряла духом и радость расцвела в ней, словно цветок. — Ничего в этом нет такого страшного! Прекрати ныть! Я столько сил потратила, чтобы выпроводить Аландца и Никто Херман! Из кожи вон лезла, чтобы они и весь мир поверили, что мы сможем прожить без них. Только мы вдвоем. Здесь в доме! Мы больше не дети!

Но Дорис по-прежнему ее не слушала, она сидела на ковре, раскинув ноги, и тихо постанывала, словно у нее что-то болело. Или словно шизофреничка Сибила с ее семнадцатью личностями в одном теле, это крайне осложняло ее жизнь; Сандра и Дорис как-то прочли про это в замечательной книге. Такая шизофреничка Сибила, с множеством личностей, с разными жизнями; на грани между сумасшествием и бессознательностью.

— Черт побери! — принялась растолковывать Сандра, которой уже надоело смотреть на все это. — Ты что, не понимаешь? Дом в нашем распоряжении на две недели! У нас есть твоя дорожная касса и моя дорожная касса, и у нас открыт кредит в продуктовом магазине, а еще у нас есть цветной телевизор и стереосистема с динамиками во всех комнатах, кроме ванной, и все удобства! Полный бар! Бассейн! Супружеская кровать! И НИКТО нас не станет искать, потому что все думают, что мы в альпах!