Американские фантастические рассказы

Она сделала паузу, чтобы убедиться, что он слушает.

— Ну, вот например, вы опустили руку на кусок раскаленного железа. Можно задать вопрос: «Что делать, чтобы она не сгорела?» Ответ очевиден, правда? Если мир не хочет принимать ваши изобретения, вы можете так сформулировать вопрос, чтобы в нем содержался ответ, почему происходит так, а не иначе?

— Тут все ясно, — коротко сказал он. — Люди глупы.

— Неправильный ответ, и вы сами прекрасно это знаете.

— Интересно, какой же будет правильный?

— Не знаю, конечно! Могу сказать одно: для нас главное не что делается, а как. Вы ведь уже знаете, как поступать с бонсаи, чтобы он рос, повинуясь вашим желаниям?

— Ах ты черт!

— Люди тоже живые существа, им так же свойственно расти. У меня нет и сотой доли вашего опыта обращения с бонсаи, но я почему-то уверена, что когда вы начинаете его формировать, дерево редко бывает здоровым, стройным, сильным. Но именно из наиболее чахлых и искривленных могут вырасти самые красивые экземпляры. Не забывайте об этом, если уж взялись формировать все человечество!

— То, что вы сказали… Не знаю, что лучше — рассмеяться в лицо или стукнуть по нему хорошенько!

Девушка встала. Только сейчас он заметил, какая она высокая и стройная.

— Наверное, мне лучше уйти.

— Нет, нет, я ведь не в прямом смысле!

— Я совсем не испугалась. Просто мне лучше уйти сейчас.

— Боитесь задать следующий вопрос? — теперь он сумел отгадать ее мысли.

— Ужасно.

— Все-таки попробуйте.

— Нет.

— Хорошо, я спрошу сам. Вы сказали, что я стал злым, ожесточился, что меня не отпускает страх. Хотите знать, чего я боюсь?

— Да.

— Вас. Я смертельно боюсь вас.

— Не может быть!

— В вас есть что-то, вызывающее на откровенность, — с трудом произнес он. — Знаю, знаю, что вы сейчас думаете: боится сблизиться с другим человеком. Боится всего, с чем нельзя справиться при помощи отвертки, спектроскопа или таблицы косинусов и тангенсов. Да. С этой штукой я ничего поделать не могу.

Он очень старался сохранить в голосе иронию, но руки предательски дрожали.

— С «этой штукой» вы справитесь, поливая только одну сторону или выставляя ее на солнце, — тихо сказала она. — Просто обходитесь с ней как с любым живым существом, бонсаи или женщиной — неважно, и она станет такой, как вы хотите. При условии, что сумеете остаться самим собой.

Не жалейте ни времени, ни сил. Вложите в нее часть себя.

— Наверное, это можно считать чем-то вроде предложения. Почему?

— Я сидела здесь почти всю ночь. В конце концов, в голову пришла одна безумная мысль. Как вы думаете, могут два чахлых скрюченных деревца сформировать друг из друга бонсаи?

— Как тебя зовут?…

Джек Вэнс Люди возвращаются

(«The Men return», 1950)

Реликт, изможденное существо с измученными глазами, крадучись спускался по скалистому склону. Он двигался стремительными бросками, прячась за плотные слои непрозрачного воздуха, за быстро бегущие тени, временами опускался на четвереньки и полз, прижав к земле голову. Добравшись до подножья, остановился и оглядел раскинувшуюся перед глазами равнину.

Вдалеке виднелись невысокие холмы, они почти сливались с бледно-желтым и крапчатым, словно матовое стекло с пузырьками воздуха, небом. Земля между скалами и холмами походила на ветхий изорванный черный бархат. Справа из земли вырывалась струя расплавленного гранита, а прямо перед Реликтом целое семейство странных серых тварей деловито меняло свою форму: шары, подтаяв, становились пирамидами, потом куполами, покрытыми пучками белых спиральных нитей. Вот они вытянулись в высокие обелиски и, наконец, превратились в четырехугольные кристаллы.

Но Реликт не обратил на них внимания: он был голоден, а за равниной можно найти растения. Раз уж ничего лучшего нет, они станут его пищей сегодня. Кусты и травы росли на земле, иногда на летающем клочке воды или вокруг засохшей корки твердого черного газа. Попадались почерневшие влажные плоские листья, комки спутанных тонких колючек, хилые стебли с вялыми почками и уродливыми цветами, бледно-зеленые луковицы. Растения непохожи друг на друга; невозможно определить, какое из них окажется ядовитым.

Реликт осторожно ступил на землю. Гладкая стекловидная поверхность, словно составленная из красных и серо-зеленых пирамидок, выдержала его вес, но внезапно попыталась засосать ногу. Он молниеносно вырвался, отпрыгнул и распластался на спасительно твердой и надежной скале.

Голод терзал его, пустой желудок мучительно сжимался. Он должен найти что-нибудь съедобное. Реликт огляделся. Неподалеку играли два Организма — скользили, сгибались, плясали, принимали необычные и вызывающие позы. Подойди они поближе, он попытался бы убить одного из них. Существа похожи на людей, значит из них выйдет неплохая еда.

Реликт ждал. Прошел час — или минута? И то, и другое могло оказаться верным. Исчезло солнце, а с ним и регулярно повторяющийся цикл. Слово «время» потеряло всякий смысл и больше не отражало реальность.

Так было не всегда. Реликт смутно помнил о давнем прошлом, когда понятия «логика» и «система» еще не устарели. Человек завоевал господство на Земле, потому что осознал: любое действие или явление вызвано некой причиной, а она, в свою очередь, стала следствием какого-то действия.

Использование этого основного закона принесло богатые плоды; казалось, логика — главное достижение человека. Применяя ее, он сумел бы выжить в любых условиях: в пустыне, на равнинах или среди льдов, в городе и в лесу. Природа не приспособила его только к одной среде.

Люди могут существовать там, где есть логика и причинно-следственная связь; только здесь они способны использовать уникальное орудие — человеческий мозг. Это оказалось их слабостью.

Ибо наступил ужасный час, когда Земля попала в зону отсутствия причинности, когда расторглись казавшиеся нерушимыми узы причины и следствия. Рассудок оказался бесполезным: он потерял всякую связь с действительностью. Из двух миллиардов людей уцелели лишь немногие — сумасшедшие, лишенные разума. Они стали Организмами, властелинами эры безумия, ведь их расстроенное воображение так гармонично сочеталось с причудливыми изменениями окружающего мира, что нелепые поступки становились проявлением своеобразной мудрости. А может быть, утратившие привычный порядок элементы мировой материи оказались необычайно восприимчивы к психокинезу.

Прочие, Реликты, еще влачили жалкое существование, но лишь там, где сохранялись благоприятные условия. Они крепче других верили в причинно-следственную связь, которая словно зарядила их своей динамикой. Этого хватало на то, чтобы контролировать телесный метаболизм, но не более. Реликты погибали один за другим, потому что человек в здравом уме не мог приспособиться к среде, лишенной порядка и системы. Иногда разум не выдерживал и будто расплескивался, уподобляясь окружающему миру, а несчастный бросался бегом по равнине, вопя и размахивая руками.