Амплуа Нефертити

– Ну, что ж, грек Немидий. Ты сам удостоил себя такой чести и избрал свою судьбу. И ты исполнишь ее и воочию убедишься в правоте моих слов.

Жаль, что не могу то уже остановить. Это было сгоряча от великой и жарко пылающей любви.

К моему удивлению /а я еще не покинул тот зал/, она проронила слезу. И я увидел, что слезы у нее какие-то золотые вперемешку с серебром или чем-то еще.

– Это слезы любви, - произнесла она и глуповато улыбнулась.
– Иди же, грек. Я тебя не держу. Царствуй во славу. Потом я приду к тебе и все объясню, если, конечно, ты согласишься выслушать меня.

И я ушел.

Ушел, как мне показалось тогда, навсегда. Но не так оно было реально. Я снова взялся за дела и продолжал трудиться в поте лица, несмотря на то самое проклятие, которое Нефертити придумала мне перед своим уходом в пространство иного рода.

Да, она покинула меня. Точнее, наш край, нашу землю. Люди плакали и протягивали к ней руки, моля не покидать их и оставаться здесь.

Только я оставался более непреклонен и очевидно на фоне этого общего страдания выглядел настоящим глупцом и извергом одновременно.

Нефертити покинула свой храм на рассвете, и уже больше я ее не видел никогда. Люди обозлились на меня и совсем скоро их любовь и благочинность переросли в настоящую ненависть.

Не знаю, кто и откуда прознал про что, но сведения все же имелись. И меня прокляли они сами. И тогда я уже проклял их. Обменявшись этим, мы немного угомонились, а затем разошлись. Спустя немного Нефертити вернулась, но показалась лишь в небе нам всем, посылая оттуда свои прощальные слова.

– Люди царства Аменхотепа. Хочу, чтобы вы излили соль свою на землю эту и покинули эти края до тех пор, пока сама соль не сойдет и не упрячется в землю. Это моя последняя воля и веление вашему царю. Исполните это и уходите. Я хочу побыть здесь наедине.

Голое ее исчез, и люди в безмолвии напряглись до отказа, ожидая еще чего-нибудь. И тут сказал я сам:

– Сделаем это и уйдем на время. Пусть, она побудет одна.

Мы все побросали свои дела и, рассыпав ту самую соль, которую та же Нефертити нам добывала, покинули жилища.

Пробыли мы в стороне всего три дня. Изголодались вовсе, но не шли, пока дожди не смыли ту самую соль и не унесли вглубь земли. Тогда, и возвратились обратно.

Все было, как прежде. Но чего-то все-таки недоставало. И тут я понял чего. Недоставало ее - нашей Нефертити, богини любви и царицы.

Словно опустело все вокруг, а сама жизнь померкла в моих глазах. Она действительно ушла. Куда - я не знаю, да и, наверное, никто об этом толком не знает. Уже потом я спрашивал того царя Мнелоха. Но и он ответил, что она не оставалась долго.

– Была и ушла, - так отвечал он, глядя на меня строго, словно я причинил ему личный вред.

Я ничего ему не ответил, да так и ушел, не попрощавшись. Он догнал меня на дороге своей царской колесницей, которая вот-вот только появилась.

– Скажи, зачем ты обидел ее?
– спросил он меня, догнав по пути.

– - Ты знаешь?
– удивился я, тогда не понимая, откуда он мог знать тот paзговор.

– Да, знаю, - сказал он, - мне об этом поведали люди.

– Не знаю, - ответил я ему и двинул дальше.

– Глупец ты, - послал мне вдогонку тот царь и осыпал еще своими проклятиями.

Так я и пошел по дороге оставшейся жизни, неся на себе груз обломившейся любви и вечную вину изгнания Нефертити.

Добравшись домой, я узнал, что в мое отсутствие случилось нечто.

В той усыпальнице, так до конца и не достроенной мной, произошли изменения. Люди обнаружили там одежду самой Нефертити, а рядом возлагалась и моя. Та самая, золотая.

Один из жрецов сказал мне:

– Я слышал ее голое, царь Аменхотеп. Она велела закопать то глубоко под землю, а сверху заложить камнями и еще засыпать песком. И еще она сказала твою одежду возложить рядом с той, что она оставила. Она сказала, что пока не по величине тебе.

– Делайте так, - кратко ответил я и отошел подальше от того усыпального места.

Очень скоро все то захоронили, и люди понемногу разошлись. И я спросил сам у себя своим голосом, проронив на землю слезу.

– Правильно ли я поступил так, а, грек Немидий?

И ответ мне последовал тут же, словно звон прозвучал в моей голове, а затем, тихо обломившись, произнеслось:

– Ну и глупец же ты,Немидий. Так только я могла тебя любить, но ты того больше не увидишь никогда.

– Как?
– воскликнул я в радости, поднявшись с места.
– Ты жива?

– Нет. Меня уже нет на земле твоих предков. Я уже несусь в небесах. И пока ты еще меня слышишь, хочу сказать тебе следующее. Возложи камень на место усыпальни моей и твоей. Затем снова песком и другим заложи все то. Meсто запомни навечно. Придет день, и ты сдвинешь сам тот

камень с места и откопаешь те самые наши одежды. Но до того дня не смей прикасаться к ним и даже приближаться к тому месту. Это мой завет тебе на века. Скажешь об том кому другому - сразу умрешь. Только ты и никто другой должен отворить то и воспроизвести речь свою на том месте,

отдавая дань мне и себе самому. Знаю, будешь лить слезу ты сильно, делая то, ибо душа - она знает, чего добивается. Слеза та наполнит горечь земли сухой и произрастет свет небольшой от того или лучик на свет возрастет.

От него и пойдешь, и сам сотворишь чудо великое, достав из-под земли то, что не достанется больше никому. Сам же потом займись другим. Сооруди другой храм и усыпальню, а место это испепели или разрушь, как нашу любовь. В той новой усыпальне сооруди все так же и возложи одежды похожие, но не из того сотканные. И людей заставь забыть о том и память их унеси вместе с собою, когда придет конец жизни твоей.

– Как же сделаю я то?- с дрожью в голосе спросил я ее, сильно волнуясь.

– Сделаешь. Особого труда тебе не надо прилагать. Я и Бог поможем тебе.

– Ты прощаешь меня, Нефертити?
– спросил почему-то я тогда.

– Я тебе уже все сказала, - сообщила она, и голос ее улетучился, словно и не возрастал никогда.

– Это последние ее слова, - так сказал я себе тогда и молча принялся исполнять ее указание.

Когда же дело было исполнено, а исполнено лично мною руками, а не как-то еще, я пошел к людям и объяснил, что надо делать им всем.

К удивлению моему, они согласились. И спустя время мы начали строить новый храм любви, а рядом с ним и усыпальницу-гробницу.