Амур. Лицом к лицу. Ближние соседи

Павел Иванович раздражённо мотнул головой: какого чёрта в мысли закрался бордель? Какой глаз? Если на что-то и похожа эта чёртова луна, так скорее на раскалённую бомбу, летящую прямо в тебя.

Бомба!.. Генерала как подбросило: ну, конечно, бомба!! Луна – бомба! А бомба – значит, война! С кем? Конечно, с японцами!

Он схватился за форменные брюки, висевшие на спинке стула, торопливо стал натягивать их, попутно радуясь, что успели ввести удобные галифе, и ругая себя за лезущие в голову мелочи. Но, лишь надев сапоги и притопнув для надёжности, вдруг подумал: а с чего это мысли про войну, причём рядом с любимой женщиной? Никакого же сигнала не поступило, ни телеграммы, ни телефонного звонка. Откуда такая острота предчувствия?

Не надевая френча, он присел к столу, стараясь обдумать ситуацию. Что война с японцами неизбежна, об этом не говорил только крайне ленивый тыловик, а таковых в русских войсках, расквартированных в Маньчжурии после «боксёрского» восстания, не водилось. По крайней мере Павел Иванович, командуя поочерёдно конными частями Южно-Маньчжурского отряда и сводной казачьей бригадой, с ними не сталкивался.

Теперь под его началом находилась отдельная Забайкальская казачья бригада, и он отчётливо понимал, что в случае высадки японцев на материк – без этого, само собой, война не начнётся, и целью высадки, скорее всего, будет захват Ляодунского полуострова с Порт-Артуром и Дальним… Так вот, в случае десанта его бригада как наиболее мобильная часть будет брошена на перехват и блокирование японцев. А это значит: должна быть готовность номер один в любой момент. И готовность эту следует проверять и проверять. Причём немедленно!

Наверно, это его и встревожило, решил Павел Иванович и начал успокаиваться, потому что был уверен в своих подчинённых даже больше, чем в самом себе. Порядок в бригаде царил образцовый, на это все сторонние обращали внимание, и если спрашивали казаков, откуда они такие взялись, те с гордостью отвечали: «Мы – мищенковские!» Павел Иванович, конечно, знал об этом, но нисколько не возносился, наоборот, только туже затягивал подпруги, устраивая неожиданные проверки и учения. Он был ярым сторонником суворовского кредо «Тяжело в учении – легко в бою».

Глубоко вздохнула и заворочалась в постели Марьяна. Генерал оглянулся. Она была так ярко освещена луной, что, казалось, светилась сама. Он в бессчётный раз испытал потрясение оттого, что такая красивая, сильная и решительная женщина любит его, самого обыкновенного солдата, пусть и с генеральскими погонами, пусть даже в какой-то мере знаменитого, и любит-то без всякой надежды на будущее, поскольку он женат, обвенчан и потому развестись не может. А она говорит, что для неё важно другое: любит ли он её, что он – её герой.

Да, говорит… Но кто знает, сколько она с ним пробудет? И дело не в возрасте. Женщины всегда любят мужчин постарше, и 24 года разницы ничего не значат, когда есть чувства и есть силы для их, так сказать, выражения и подтверждения. На этой мысли Павел Иванович зажмурился и покрутил головой: вспомнились сумасшедшие ночи, перед внутренним взором замелькали картины одна другой ярче и завлекательней, сложились в вихрь, из которого вдруг вынырнула хитрая мордочка проказливой мыслишки: а не плюнуть ли сейчас на разные внеплановые проверки? В бригаде, конечно же, всё в порядке, а здесь – Марьяна, каждый миг с которой переполнен восторгом, но любой из них может оказаться последним. Что поделаешь, война…

Война!! Чёрррт!!! Как же он забыл…

И тут в соседней комнате зазвонил телефон. Причём зазвонил так, что генерал сразу понял: не к добру.

– Ваше превосходительство! – заорала трубка голосом дежурного по штабу. – Звонок из Порт-Артура! Японцы атаковали нашу эскадру! Война!

Мищенко сразу же успокоился: значит, всё-таки война, а это дело ему хорошо знакомо. Как говорят французы, a la ger com a la ger [3] .

– Приказ! – продолжала орать трубка. – В Корее должна высадиться Первая армия генерала Куроки. Задача бригады: найти место высадки и выяснить их планы!

3

На войне как на войне (пер. с франц.).

– Принято, – сказал Павел Иванович. – И перестаньте орать, капитан. Объявляйте тревогу. Штабу собраться к четырём утра.

– Принято, – отозвался капитан. – Штабу собраться к четырём.

Мищенко повесил трубку, надел походный френч, оглянулся ещё раз на Марьяну, а подумал о семье, которую оставил на родине, в Дагестане. Жена не захотела ехать с ним в эту дикую Маньчжурию, и вот он уже шестой год то ли женат, то ли холостяк. Даже в отпуске ни разу не был, и если бы не встреча с Марьяной, кто знает, куда бы завело мужское одиночество. Сослуживцы поначалу на неё косились: откуда, мол, взялась такая Орлеанская дева, но, видя её бесстрашие в боях, милосердие к раненым, дружелюбие в обществе, привыкли и, похоже, даже полюбили. Но уж позавидовали – точно, к гадалке не ходи.

А семья… жена… Жена, конечно, понимает, что военному мужчине в полном расцвете сил женщина нужна непременно, и смиряется. Знает: если не убьют, то вернётся муж обязательно, брачный венец так вот просто не снимешь. А многие и сами в разлуке время не теряют. Оно и понятно: женщине для здоровья мужчина столь же необходим, а может, даже больше, она должна быть уверена, что всегда привлекательна. И с этим не поспоришь.

На совещании штаба бригады по предложению подполковника Деникина было решено форсировать пограничную реку Ялуцзян и пройтись вдоль побережья Корейского залива до Пхеньяна. Высадка армии – дело не одного дня, где-нибудь десант обнаружится, а там уже решать по ситуации.

– Пойдём без обоза, – сказал Мищенко. Он вообще был противником обозов в летучих отрядах. – Основной состав: двадцать сотен, две конных батареи, пулемётная команда и походный лазарет. Две сотни обеспечивают снабжение.

29 января Забайкальская казачья бригада смяла пограничные кордоны на реке Ялу и вошла на территорию Кореи. Впереди был глубокий разведывательный рейд: более ста километров почти без стычек с корейцами вплоть до города Пхеньяна, в окрестностях которого завязался бой с японцами, разгром их авангарда, взятие трофеев и языков и почти непрерывные арьергардные бои при возвращении в Маньчжурию.

Марьяна была зачислена вольноопределяющейся в походный лазарет. Весь поход она провела в седле: белая борчатка [4] перехвачена портупеей, с левой стороны – шашка, с правой – сумка сестры милосердия с красным крестом, за спиной – кавалерийский карабин. Волчья шапка с хвостом – подарок отца на пятнадцатилетие – надёжно скрывала смоляные кудри, так что со стороны Марьяна выглядела совсем юнцом.

Выглядела – да, но на деле показала себя не лазаретной скромницей, а боевым товарищем, и шашку с карабином носила не для бравады или красоты. Тринадцать раненых казаков вынесла на себе из боёв, почти каждый раз отстреливаясь от наседавших японцев, причём била из винтовки без промаха, наповал, что всегда останавливало противника. Без неё не обходилась ни одна атака лавой, а сколько при этом она зарубила убегавших солдат, не считала. Она вообще не считала убитых ею, вот спасённых – да, помнила каждого и молилась за их выздоровление. Казаки о ней говорили с восторгом, пожалуй, не меньшим, чем о своём прославленном генерале.

4

Борчатка – овчинная шуба со сборками по поясу (амур.).

Каждый раз после атаки Марьяна получала выговор от командира: не дело сестры милосердия соваться в самое пекло и размахивать шашкой. Каждый раз обещала беречься и не сдерживала обещание.

– Марьяна Григорьевна, – бушевал генерал в присутствии офицеров, – вы у меня дождётесь, что отчислю и отправлю домой печь пироги и капусту заквашивать.

Она стояла, покаянно понурив голову, чтобы никто не заметил озорного блеска глаз, перебирала в руках волчью шапку и думала, как потом, один на один, Павел Иванович будет извиняться за свою резкость. Она ведь знала, что за этими выговорами скрывается обыкновенная боязнь потерять её, и была ему благодарна за эту боязнь, на ближайшем же отдыхе выражая свою благодарность со всей страстью, на какую была способна. А способностей у неё было столько, что Павел Иванович, познавая их, каждый раз возносил Господу две молитвы: одну – за то, что удостоился подобной страсти, другую – за то, что остался при этом жив-здоров. Но была и третья: за то, что Марьяна вообще появилась в его жизни. С того первого поцелуя, нет, даже раньше – с той минуты, как она потребовала оружие и взяла в руки винтовку, у генерала Мищенко не случилось ни одного военного проигрыша. «Моя берегиня», так мысленно называл он Марьяну.