Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта

В этом ключе Гофман рассматривает «стратегии выигрыша», осуществляемые в ситуациях повседневного общения. Каждый «стратег» пытается обнаружить слабость других и являет собой имперский тип, независимо от величины его империи. «Стратегии выигрыша» образуют схему информационной игры, определяющую стиль поведения. Гофман рассматривает ритуальное управление межличностными контактами, когда индивиды должны не только уметь выходить из ситуаций, напоминающих холодную войну, но также относиться к ним уважительно, с ритуальным почтением независимо от того, нравятся они или не нравятся. Фактически речь идет о феномене священного, лежащего в основе социальных порядков [67] . Индивидуальные выигрыши часто оказываются мнимыми, а победы — пирровыми. Вообще, в повседневной жизни победить мало, нужно заслужить моральное одобрение своих действий.

67

Нисбет Р. Возвращение священного / Пер. с англ. Е.Д. Руткевич // Социологический журнал. 1999. № 1/2.

В книге «Ритуал интеракции» упоминаются наблюдения за игроками в казино Лас-Вегаса. Социальное действие связывается Гофманом с намерением «попытать случай»; люди действуют с непредвиденными последствиями; игроки делают ставки, пытаясь взять куш, и т. п. Аналогичный жаргон использован Гофманом в книге «Стратегическая интеракция», где обсуждаются различные типы «движений» игроков, от «нечаянных» и «наивных» жестов до «управляющих движений», осуществляемых для того, чтобы повлиять на игру, а также «обнаруживающих движений», цель которых — выявить «управляющие движения». Дополнительно могут разыгрываться и «контр-управляющие движения». Все эти «исполнения» свидетельствуют о том, что само «действо» игры важнее выигрыша, игроки получают возможность продемонстрировать «характер» и хотя бы ненадолго избавиться от рутины. Гофман замечает, что в современной жизни не так уж много ситуаций, где люди могут проявить свои моральные качества, следовательно, добропорядочный человек вынужден воздерживаться от экстремальных сегментов социальной жизни. Тем самым он теряет сопричастность высокому — социальным ценностям, которые конституируются уже не повседневностью, а «фабриками грез»: телевидением, кинематографом, литературой [68] . Открывая прямой доступ к возвышающему нас обману, казино помогает обрести новую юность, дарит переживание мгновенного риска, удачи и красивой жизни. Пафос казино заключается не в наивной вере игроков в удачу, а в развертывании ритуального действа. В дальних углах казино, где стоят пяти- и десятицентовые автоматы, люди доказывают смысл жизни только самим себе. «Выброшенный из общества человек может вставить монетку в машину, чтобы показать другим машинам, что у него еще остались социально одобряемые качества. Эти мгновенные обнаженные спазмы социального „Я“ происходят у последней черты, но и здесь мы обнаруживаем действие и личность» [69] . Метафора игры позволяет, таким образом, найти способ противостоять этому миру.

68

Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 260–262.

69

Ibid. p. 237.

Доверие (trust).

Гофман определял социальные правила как лежащие в основе поведения невидимые коды. Прежде всего, они выполняют функцию ограничителей. Правила разделяются на следующие оппозиции: (1) субстантивные и церемониальные; (2) симметричные и асимметричные; (3) регулятивные и конститутивные. Субстантивные правила (например, правила дорожного движения) описывают нормы поведения, а церемониальные правила одновременно регулируют и конституируют структуру социального взаимодействия, обычно в виде фоновых допущений. Симметричные правила свойственны отношениям равных, а асимметричные характеризуют отношения власти. Нередко правила предстают как взаимные обязательства и ожидания. Даже формально кодифицированные правила содержат неявные предположения, необходимые для установления смысла правил. Так формулируется проблема «следования правилу», которая активно обсуждается в аналитической философии: чтобы знать правило, надо знать правило применения правила. В президентском послании Американской социологической ассоциации Гофман писал: «Действие порядка интеракции можно рассматривать как систему соглашений, подобных правилам игры на корте, правилам дорожного движения или синтаксису» [70] . Из всех видов правил наибольший интерес, по Гофману, представляют церемониальные правила, казалось бы чистые условности [71] . Взятые сами по себе, они не имеют смысла, но без них не имеют смысла субстантивные правила. Именно в церемониальных правилах приоткрывается смысл порядка взаимодействия, из них созданы «фабрики доверия». Например, жесты могут ошибочно считаться семантически бессодержательными, а на самом деле они самые насыщенные из всех знаков поведения [72] . Гофман различает два элемента церемониальных правил: почтительность (deference) и манеру (demeanor). Первое правило может быть любым знаком воспризнания, выраженным посредством ритуала, второе означает способность индивида соответствовать требованиям перевоплощения в участника взаимодействия. Почтительность и манера совпадают в акте общения и могут быть различены только аналитически. При этом почтительность отличается от подчинения, поскольку последнее означает лишь асимметричное распределение власти [73] . Напротив, взаимная почтительность характеризует «идеальные линии руководства». Почтительность подразделяется также на «ритуалы избегания» и «презентационные ритуалы». Например, ритуалы избегания предписывают сохранять фигуру умолчания относительно огорчительных или дискредитирующих эпизодов. Презентационные ритуалы являют собой ресурс индивидов, имеющих какие-либо заслуги. Гофман перечисляет четыре таких ритуала: приветствия, приглашения, комплименты и поддержку. Различение регулятивных и конститутивных правил, вероятно, заимствовано Гофманом из классической работы Джона Серля по теории речевых актов [74] . Регулятивные правила относятся к форме высказывания и представляют собой реакцию на контекст общения, а конститутивные правила сами создают контексты. Во всех случаях социальные правила являются ограничениями действий, хотя в отличие от правил игры они выполняют функцию практического, недискурсивного знания. Составить свод социальных правил невозможно, однако Гофман обсуждает принципы социального взаимодействия как «заповеди уместного поведения».

70

Goffman E. The interaction order. p. 117.

71

Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 53–54.

72

Goffman E. The interaction order. p. 91.

73

Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 55–57, 59, 77.

74

Searl J. Speech acts. Cambridge: Cambridge University Press, 1969. Русский перевод: Серл Дж. Открывая сознание заново / Пер. с англ. А.Ф. Грязнова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2002.

В статье «Условие Фелиции» [75] (опубликованной после смерти автора, в 1983 году) Гофман рассмотрел «пресуппозицию пресуппозиций» — общую предпосылку квалификации речевых действий как «нормальных», то есть соответствующих функциональному порядку интеракции [76] . Эта идея развивает концепцию речевых действий Джона Остина, который описал процедуру высказывания определенных слов в определенных обстоятельствах, определяющую взаимопонимание участников ситуации [77] . Гофман ставит задачу выработать типологию общепринятых «речевых практик» и указывает два аспекта этой проблемы: каковы пресуппозиции (определения ситуации), делающие возможным понимание; каково различие между артикулированным высказыванием и значением высказывания [78] . В отличие от большинства исследователей речевых действий, разрабатывающих типологии локутивных, иллокутивных и перлокутивных языковых конструкций, Гофман обратил внимание на различие в общении знакомых и незнакомых людей и продемонстрировал типичные «мостики», которые сооружаются при установлении (конституировании) межличностного взаимодействия. Общение знакомых ориентировано на воспроизводство «близости», а общение незнакомых — на воспроизводство «доверия». Например, «мостик» при контакте незнакомых людей создается посредством просьбы о незначительной услуге: узнать, который час, или попросить прикурить. Как правило, содержание этих речевых действий заключается не в услуге, а в легитимации контакта, и тогда общение приобретает рутинную форму. Напротив, общение близких знакомых характеризуется значительной диффузностью, и постороннему практически невозможно понять содержание их высказываний, наполненных эллипсисами (пропусками) и анафорами. Однако включенность «близких» акторов в контекст разговора позволяет им уверенно оперировать устойчивыми оборотами приветствий, вопросов и ответов, дейктическими конструкциями — всем, что делает техники общения обыденными и привычными. Во всех случаях сохраняются различия между содержанием высказывания (референцией) и его значением. Часто обмен информацией представляет собой только видимость обмена информацией, участники общения не узнают ничего нового, и главную роль играет фатический компонент речи, направленный на конституирование самого общения.

75

По всей вероятности, заглавие статьи Гофмана содержит аллюзию на переписку Ф. Кафки с Фелицей Бауэр. Отношениям с этой двадцатичетырехлетней девушкой посвящены многие страницы «Дневников» Кафки. Переписка не закончилась браком, хотя Фелица дала согласие на предложение Кафки. Присутствие Фелицы, как пишет Кафка, завоевано только посредством письма. — Прим. ред.

76

Goffman E. Felicity’s condition // American Journal of Sociology. 1983. vol. 89. № 1. p. 153.

77

Austin J. How to do things with words. Oxford: Oxford University Press, 1976. Сборник русских переводов: Остин Д. Избранное / Пер. с англ. В.П. Руднева, Л.Б. Макеевой. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. Остин Джон — английский философ и лингвист, основатель теории речевых актов.

78

Goffman E. Felicity’s condition. p. 25.

Условия оптимального речевого общения должны отвечать следующим требованиям: (1) участники взаимодействия должны соблюдать ситуативные приличия; (2) участники взаимодействия должны тщательно выбирать соответствующий уровень вовлеченности; (3) участники взаимодействия должны быть доступны для всех, кто включен в круг общения; (4) участники взаимодействия должны проявлять гражданское невмешательство. Ситуативные приличия определяются следующим образом: «В присутствии друг друга люди могут выступать в роли не только физических, но и коммуникативных инструментов. Эта возможность имеет важное значение для каждого, кто участвует в общении, и подчинена нормативной регуляции, образуя некую разновидность упорядоченного коммуникативного движения» [79] . Начало общения и его поддержка требуют от участников хорошей осведомленности в правилах поведения, диктуемых ситуацией, а также отчетливого осознания границ коммуникативной ситуации. Хотя эти правила неявны, они имеют довольно жесткий характер. Ситуативные приличия являются критерием «нормальности» поведения индивидов и, соответственно, распознавания отклонений. Исключительно важное положение гофмановской теории пресуппозиции общения (не только речевого) заключается в том, что его «настройки» и соответствующие ожидания не должны быть осознанными действиями; наоборот, осознанные установки нередко приводят к разрушению искренности и доверия.

79

Manning Ph. Erving Goffman and modem sociology. London: Polity Press, 1992.

Идеи Гофмана занимают важное место в современной теоретической социологии. Рэндалл Коллинз отмечает, что концепция Гофмана, являющая собой интеллектуальный отклик на идеи Дюркгейма, объединяет в «континуум фреймов» и этнометодологию, и символический интеракционизм [80] . Несмотря на своеобычность концептуального словаря, Гофман сохранил преемственность с классической социологической традицией XX века и предложил перспективную версию микросоциологии на основе синтеза реалистского и «понимающего» подходов.

80

Collins R. Theoretical sociology. New York: Harcourt Brace Jovanovitch, 1986. p. 296.

* * *

Стиль Гофмана исключительно своеобразен. Его словарь нагружен фразеологическими оборотами, метафорами, аллюзиями. В то же время выразительные средства используются им для создания максимально точных типологических различений. Вообще, Гофман не стремится говорить красиво, даже наоборот: его манере письма присуще выраженное стремление к терминологизации языка социологии и постоянное, иногда утомительное, с множеством примеров, кружение вокруг одной и той же мысли. Кажется, ему не хватает слов, и он часто прибегает к окказиональным конструкциям и сложным синтаксическим цепочкам, соединенным сопоставительными и противительными союзами, как будто каждый раз возражая только что сказанному. Многочисленные примеры выполняют не только роль иллюстраций, но и экспликативную задачу — вносят существенные коррективы в содержание понятий, и фреймы начинают делиться, образуя все новые и новые типы.

Концептуальный словарь Гофмана соединяет в себе точность описаний с выразительностью и инновационностью языковых средств, которые, как правило, заимствуются автором из повседневного языкового узуса. Разумеется, избежать полисемии здесь практически невозможно (например, только для обозначения разного рода обманов в книге используются десятки лексических единиц). Однако перенос в язык социологии ненаучных (до времени) понятий и образов позволяет создать то состояние напряженности, которое граничит с головоломкой и открывает возможность аналитических описаний неизвестной реальности — в данном случае реальности повседневного взаимодействия.

Переводчикам и научным редакторам русского издания приходилось постоянно и, возможно, избыточно прибегать к транскрипциям и транслитерациям, пространным пояснениям и переложениям. Проще всего обстояло дело с англицизмами, которые адаптированы русским языком. Таков, в частности, базовый термин фрейм. В других случаях приходилось принимать решения в условиях неопределенности. Например, encounter и gathering означают встречу, но в первом случае это встреча незапланированная, как правило, двух людей, а во втором напоминает сбор или собрание, а бывает и сборище. Один из ключевых терминов гофмановской работы performance переводился как представление или исполнение, а в некоторых случаях транслитерировался как перформанс. Определенные сложности возникли в связи с переводом лексики, обозначающей действия. Лексический репертуар русского языка не содержит простых и ясных эквивалентов для различения слов action, act, agency, doing. В зависимости от контекста использовались синонимы деятельность, действие, иногда поведение. Обозначение субъекта действия (actor, agent, doer) также представляет собой нетривиальную переводческую задачу. Здесь, как правило, применялся общепринятый в поведенческих науках термин актор (за исключением случаев, когда речь шла об актерах), реже субъект действия; занятое в русском языке слово деятель при переводе вообще не пригодилось, а слово агент (если не считать многочисленных примеров из деятельности разведслужб) употреблено только в терминологической паре принципал/агент.

Трудности перевода обусловили необходимость значительного расширения и детализации «импортного» предметного указателя. Там, где было необходимо, переводческие решения сопровождались подстрочными пояснениями. В ссылках на источники создавались современные библиографические описания, по возможности указывались русские переводы цитируемых изданий.

Перевод и издание книги стали возможными благодаря инициативе президента Фонда «Общественное мнение» А.А. Ослона, постоянным усилиям директора фонда по исследованиям Е.С. Петренко, а также ведущего сотрудника фонда С.Б. Басмановой. Редакторы перевода признательны Джеффри Макмиллану за консультации по некоторым трудностям английской фразеологии.

Доктор философских наук, профессор Г.С. Батыгин. Апрель 2003 года.

Выражение признательности

Некоторые материалы книги получили отражение в лекциях, прочитанных мной в университете Брандейса, университете штата Теннесси, Манчестерском и Эдинбургском университетах. Весной 1970 года, в лекциях, прочитанных в университете штата Нью-Йорк в Буффало, я имел возможность изложить целостную концепцию книги. Много полезных сведений было почерпнуто из письменных работ, подготовленных моими студентами на занятиях по «анализу фреймов» за последние десять лет. Я признателен Ли Энн Драуд за дружескую помощь в подготовке издания. Майкл Делани внимательно прочитал рукопись и сделал множество подробных критических замечаний; и хотя не все они были приняты, в книге учтено подавляющее большинство его рекомендаций. Делл Хаймс, Уильям Лабов и Джоэль Шерцер прочитали книгу с социолингвистической точки зрения. Сотрудник издательства «Харпер энд Роу» Майк Робинсон провел необходимую редакторскую обработку текста.