Аналогичный мир - 2

— Всё! Мы победили!

— Победили, победили, — смеётся отец, — втроём одного как не победить.

Смеётся и мама.

— Римма, спасай! — просит отец.

— Выкуп! — требует Аня.

— Выкуп! Выкуп! — кричат он и Мила в два голоса.

Мама приносит из кухни тарелку с горячими пирожками и выкупает отца. Конечно, один пирожок за такого большого и сильного — это мало, но Аня уже встала, а им с Милой вдвоём его всё равно не удержать. Они тоже встают. Отец садится на диван и, смеясь, смотрит на них…

…Элли осторожно протирает лосьоном исхудавшее, с запавшими щеками бледное лицо. Вот так. Бритый, он совсем мальчишка, даже симпатичный. Щетина очень старит.

— Ну, вот и хорошо, — она завинтила пробку на флаконе и погладила парня по щеке. — Какие мы красавчики теперь.

Он не ответил, но Элли уже и не ждала ответа. Как в сказке: не живой, не мёртвый. Может… может, для него и лучше оставаться таким. Пока он такой, Джимми он не нужен. Джимми… она его любит до… до потери пульса, как говорили девчонки в клинике, вот! Любит! Она же любит Джимми, любит, это настоящая любовь.

Элли сердито, будто с ней спорили, посмотрела на распростёртое тело и встала. Ей надо убирать. Джимми может приехать в любой момент. Она должна быть готова…

…Мамина рука гладит его по голове.

— Как ты оброс, Серёжа. Надо подстричь.

— Да ну, мам.

Мама прижимает его к себе.

— Ох, Серёжа. Что с нами будет?

— Мама, а где…?

— Молчи, — мамин голос становится жёстким. — Молчи, Серёжа. Ты уже не маленький и должен понимать.

Он кивает и плотнее прижимается к маме. Она обнимает их, всех троих. Они вместе. В комнате темно. А за окном моторы и тяжёлые шаги, и чужая, совсем чужая речь. Он не хочет её понимать. Не хочет. Они вместе. Мама, Аня, Мила и он. Аня, Мила, где вы? Мама! Где ты? Темно, не уходите, я не хочу, мама, Аня, Мила, куда вы? Я с вами, подождите меня…

…Элли прислушалась и, досадливо поморщившись, выключила пылесос. Наверняка ей почудилось, но надо проверить.

И замерла на пороге гостевой спальни. Он лежал поперёк кровати так, что белокурая голова свесилась и упиралась теперь в пол. Глаза широко открыты… Элли подбежала к нему, обхватила за плечи… Как, как это случилось? Тряпочное безвольное тело в её руках, но… но что-то же случилось. Она наконец уложила его, укрыла одеялом. Неужели он… возвращается, оживает?

— Ну вот, ну… — она гладит мягкие завитки, — если тебе что нужно, позови меня, тебе ещё нельзя вставать.

Светло-серые широко открытые глаза смотрят мимо неё, их взгляд так сосредоточен и внимателен, что она невольно оглядывается, желая проверить, что там. Но там голая стена. Что он там видит?

Элли поправила ему подушку и снова, не удержавшись, погладила по голове.

— Ну, лежи, отдыхай. Я ещё зайду к тебе.

И вздохнула…

…Чужая речь за окном.

— Серёжа! Аня! Скорее сюда.

— Что, мама?

— Тише. Сидите здесь и никуда не выходите.

— Но мы будем в саду.

— Нет.

— Что, и в сад нельзя?!

— Нельзя.

Голос у мамы строгий, а глаза испуганные. Её страх передаётся и им. Они молча садятся на диван рядом с Милой. Мама стоит пред ними в пальто и накинутом на голову платке.

— Мне надо уйти. Ненадолго. Никуда не выходите и сидите тихо. Аня, последи за Серёжей.

— Я сам за собой послежу.

Мама будто не слышит его. И уходит. А они остаются сидеть на диване в большой комнате, прижавшись друг к другу. Не читают, не играют, даже историй друг другу не рассказывают. Стемнело, но Аня не зажгла лампу, хотя мама ей это разрешает. Мила долго тихо плакала, а потом заснула между ними. Но она маленькая, ей всего пять лет. Как… как кому? Кому ещё было пять лет? Чёрт, как мотор ревёт, машина… машина у дома… Нет, нет, нет! Мама! Где ты, мама? Машина… мимо… мотор… Мама! Мама… мама…

…Когда Элли заглянула в комнату, он спал. Но… но его руки лежали теперь по-другому, не так, как она сама уложила их. Она это точно помнит.

* * *

Норма Джонс устало опустилась в кресло-качалку перед камином. Ещё один день позади. Что ж, им осталось меньше, чем было. Джинни уже легла. Бедная девочка, как изумительно она держится. Майкл был таким же. С виду воск, а стержень стальной. Майкл, я знаю, ты простишь нас. Мы едем к тем, с кем ты так упорно воевал. До конца. До своей смерти. Но… но Джинни там будет лучше, а ты, Майкл, ты завещал мне беречь Джинни…

…Уже поздно, давно пора спать, но она не может. Это их последняя ночь. Нет, не последняя, она не хочет!

— С тобой ничего не случится, Майкл, я знаю.

— Да, милая, — Майкл лежит на спине, глядя в потолок. — Милый мой пророк, судьба слышит просьбы, но делает наоборот.

Она приподнимается на локте.

— Ты стал верить в судьбу, Майкл?

— На фронте, Норма, больше не во что верить. Судьба зла и часто несправедлива. Но она никогда не обманывает. Норма, обещай мне.

— Конечно, Майкл. Всё, что ты хочешь.

— Норма, ты сделаешь всё, чтобы Джинни была счастлива. Нет, послушай. Война есть война. Я не лучше и не хуже других. Ни пуля, ни снаряд не выбирают. Если что-то случится со мной, если меня убьют…

— Нет, не говори так, Майкл!

— Не перебивай. Если меня убьют, ты будешь поступать так, как лучше для Джинни. Если надо, выйдешь замуж.

— Майкл!

— Нет, Норма, обещай. Делай всё, что нужно для Джинни…

… Норма вздохнула. Майкл уехал на фронт и не вернулся. Остался навсегда там. На Русской территории, в России. И вот русские убили его, а они теперь едут к ним. Но если, нет, раз Джинни там будет лучше, то она согласна. Может, и в самом деле, смена обстановки будет лекарством. Джинни так убедительно, так толково говорила в комендатуре, и здесь, и в Гатрингсе, что у них приняли заявление. По политическим мотивам… в связи с невозможностью проживания… на постоянное местожительство…

Норма опять вздохнула. Чужая страна, чужая кровь. Майкл говорил о русских, что те замкнуты, скрытны, беспощадны и безжалостны в ненависти. Но он с ними воевал. Джинни достала свои старые конспекты — всё-таки удачно, что она в колледже прошла факультативный курс русского языка, поистине затраты на учёбу всегда окупаются — набрала в библиотеке русских книг — после капитуляции их снова выложили в общий доступ — и теперь почти всё время читает, выписывает имена и названия. В школе она не была такой старательной. Но училась всегда хорошо. Джинни вообще всегда её радовала. Как её открытая и смелая девочка уживётся с русскими? И к тому же придётся жить бок о бок с цветными, с индейцами. Хорошо, если это будут индейцы из резерваций, там их как-то всё-таки приучали к цивилизации, а у русских, говорят, резерваций нет, там индейцы совсем дикие. Конечно, было много жестокости, несправедливости, но местные цветные в общем-то приучены знать своё место, и то… достаточно вспомнить зиму, когда русские объявили свободу всем рабам. И что началось. Уму непостижимо, как выжили. Но… но здесь тоже не жизнь. От одной мысли о переезде Джинни повеселела, оживилась, стала почти прежней. Да, именно такой она приехала в то лето из колледжа…

…Джинни вихрем врывается в дом и бежит к ней на кухню, бросив прямо на пол в гостиной сумку с вещами.

— Мама! Я нашла работу!

Джинни налетает на неё, целуя, обнимая и рассказывая. Всё сразу.

— Подожди, Джинни. Я, конечно, поздравляю, — она старается говорить строго, но Джинни только смеётся в ответ. — Но давай по порядку.

— Ох, мамочка, что в наше время главное? — Джинни озорно подмигивает, явно кого-то передразнивая. — Главное — это иметь связи. Вот через связи я и устроилась. На год. Домашней учительницей.