Анархия. Начало

— Детектив, — говорит старик с мерзкой улыбочкой на лице, от которой у меня возникает желание сделать шаг назад, — Аттикус не в себе. Он не в себе еще с тех пор, как впервые попытался покончить с собой, когда был подростком. Я думал, он пошел на поправку, но у него случился рецидив. Его склонность к насилию вернулась, и я принял все меры предосторожности, чтобы оградить общество от его нестабильного состояния. Мне жаль, если вы считаете, что вас отстранили от этого, но судья принял верное решение. Аттикус опасен как для себя, так и для окружающих, и он нуждается в серьезной профессиональной помощи. Теперь он ее получает.

— Что же… — Я прочищаю горло, чтобы выровнять дыхание. — Что же, последний раз, когда я с ним разговаривала, он был в порядке. Это было вечером в пятницу на вечеринке. И наша беседа была обстоятельной.

Старик наклоняет свою голову так, будто я говорю что-то интересное.

— Правда? Могу ли я поинтересоваться, что стало темой вашей беседы?

Черт.

— Мы обсуждали самоубийства. Он был абсолютно в здравом уме и держал все под контролем в тот момент. Так что же произошло за выходные? Откуда такая внезапная вспышка жестокости?

— Почему вы думаете, что это произошло внезапно? Он был жесток всю свою жизнь. А вы не думали, что он был так заинтересован в этих самоубийствах именно потому, что прежде сам пытался покончить с собой?

— Нет, — говорю я, застигнутая врасплох этим заявлением. — Я видела те фотографии в его кабинете. Он не выглядит, как человек, склонный к жестокости. Он занимался туризмом. Покорял гигантские волны, взбирался на горы и бывал в кругосветном путешествии.

— Вы лишь озвучили мою точку зрения. Я изучил огромное количество исследований о том, что экстремалы, рискующие жизнью, как мой сын, часто принимают участие в подобном, чтобы бросить вызов смерти. Это даже можно охарактеризовать, как жажду смерти. Уверен, вам это понятие близко.

Я ошарашена его таким плохо завуалированным упоминанием моей семьи.

— Он выглядел вполне уравновешенным, мистер Монтгомери. Это все, что я хочу сказать. Я просто хочу разобраться с проблемами, связанными с вашими сотрудниками. И я проверила. У Аттикуса нет криминального прошлого. Так что, если он и вел себя подобным образом, значит, вы об этом не сообщали.

— Я знаю, детектив. Я отдаю себе отчет в том, что не помогал ему тем, что скрывал его непредсказуемое и жестокое поведение, но будьте уверены, в этот раз с ним будет проведена надлежащая работа. В Психиатрической больнице Кафедрал Сити с ним работают лучшие психиатры. Он будет получать уход наивысшего уровня до тех пор, пока ему не станет лучше настолько, что он сможет вернуться домой.

Я слегка вздыхаю.

— Я бы хотела встретиться и поговорить с ним.

— Это невозможно. Врачи попросили, чтобы все контакты с внешним миром были ограничены, кроме самых близких родственников. — Монтгомери замолкает на этих словах и смеется, и я снова ощущаю это чувство отвращения.

С меня хватит.

— Спасибо, что уделили мне время, — говорю я, отступая назад.

— Думаете это наследственное? — спрашивает он, когда я уже готова выбежать за дверь.

— Что? — Мое сердце внезапно начинает биться чаще.

— Безумие. Вы думаете, безумие передается по наследству? Думаете, я тоже этим страдаю? Что ему передалось это от меня?

— Эм… — Черт возьми, мне срочно нужно свалить отсюда. Но Монтгомери начинает двигаться в моем направлении, несмотря на то, что я отхожу назад.

— Может, все мои дети этим страдают? — добавляет он. — Возможно, они унаследовали это от меня?

Я все еще медленно двигаюсь назад, когда спотыкаюсь о коврик напротив двери, и он протягивает руку, чтобы поймать меня. Его рука соприкасается с моей. Она холодная, как и он сам, и я отскакиваю так быстро, что снова спотыкаюсь.

— Я напугал тебя, Молли?

— Что? — Я поворачиваюсь в сторону администраторов, но все шесть смотрят на свои столы, а их губы шевелятся, потому что они разговаривают через наушники.

— Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Безумие чаще всего передается по наследству.

Господи, я не виню Аттикуса за попытку убить его. Уровень холодности старого Монтгомери зашкаливает.

— Мне нужно идти, — говорю я, разворачиваясь и прорываясь сквозь входные двери. Солнечный свет, который пробивался сквозь тучи, уже исчез, но когда я сажусь в машину и смотрю на здание, вижу, что он уже поменял свое положение. Он подсвечивает верхушку синего шпиля, как луч прожектора.

Я принимаю это как хорошее знамение, нечто воодушевляющее, затем завожу двигатель и включаю заднюю скорость. Но мой взгляд задерживается на центральном входе «Синего Замка», и я вижу, как старик пялится на меня с обратной стороны пуленепробиваемого стекла.

— Уф-ф-ф. — Меня бросает в дрожь. Этот мужик такой жуткий.

Я отъезжаю, чувствуя себя грязной и думая о том, что лучше бы я не приезжала сюда. Я практически избавляюсь от этого чувства, когда добираюсь до другой части города и наблюдаю за психиатрической больницей на расстоянии. Она выглядит так, будто принадлежит Кафедрал Сити, со своей готической архитектурой и мрачностью, с окрашенными в черный цвет кирпичами. Есть даже арка, через которую нужно проехать, чтобы оказаться на парковке для посетителей, а в тучах нет ни единого просвета, чтобы пропустить хотя бы одинокий солнечный лучик. Это место окутано безнадежным мраком.

Я паркую автомобиль и захожу в здание. Я была здесь однажды несколько лет тому назад, но никогда не проходила дальше вестибюля. У моей мамы был «плохой день», как они сказали, и с ней нельзя было увидеться. Это было за день до того, как я покинула Волчью Долину для начальной подготовки, поэтому у меня так и не появилось новой возможности приехать сюда.

Это, конечно, не оправдание. У меня было много возможностей навестить ее потом, просто я сама решила этого не делать.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спрашивает администратор за стеклянной перегородкой. Ненавижу, когда люди находятся за стеклянной перегородкой.

— Я здесь, чтобы увидеться с Мартой Мастерс.

— И вы?

— Ее дочь.

— Хм, — произносит женщина, печатая что-то на клавиатуре. — Никогда не знала, что у нее есть дочь. К ней всегда приходит только один посетитель.

— О, — удивленно произношу я. — Кто?

— Мистер Монтгомери.

Я слишком ошеломлена, чтобы что-то сказать. Этот мерзкий старик навещал мою мать?

— Очень жаль, что он и сам теперь здесь.

— Что? — говорю я, осознавая, что она имеет в виду Аттикуса, а не старика. Но она не слышит меня, потому что отходит, чтобы взять бейдж для посетителя. Она распечатывает табличку с моим именем, вставляет ее в прозрачный пластиковый держатель и протягивает его через окошечко в стеклянной перегородке.

— Наденьте это и присядьте. За вами придут, когда она будет готова.

Я беру бейдж и отхожу к литым пластиковым стульям, выставленным в линию напротив телевизора. Я ощущаю себя больше пациентом, нежели посетителем, когда заставляю себя сесть и взглянуть на экран телевизора, по которому идет комедийный сериал.

Рядом всего несколько человек, и никто из них не разговаривает, поэтому я сижу и обдумываю свои вопросы. Зачем Аттикус приходил навещать мою маму? И какое это имеет отношение к тому, что он сам теперь здесь?