Анатомия обмана

Мы и целовались-то всего пару раз… Но…

Кому я лгу? Зачем? Скажи она мне правду, я бы ждал такую, как она, и три года, и пять лет, столько, сколько бы потребовалось. Настолько девчонка забралась мне в мозг и сердце. Но Аня не признавалась до последнего. Даже её шестнадцатый день рождения организовывался под лозунгом – Анюта теперь совершеннолетняя. А на мне теперь клеймо на всю жизнь, что я чуть ли не педофил. И пусть между нами ничего интимного не было, но, кто знает, что могло бы быть, не услышь я впервые это обвинение от её матери.

– Чего скис? – выводит из пучины воспоминаний голос приставленного к нам следователя.

Прохоров отнюдь не горит желанием заниматься такой ерундой, как семейные разборки и домашнее насилие, но против моего отца не попрёшь – явился к нам в больницу как миленький.

– Мы, можно сказать, соседи. – хрипло выдыхаю я, глядя на кабинет гинеколога, куда отвели Аню. – Думаешь, отчим её… – голос надламывается.

– Я вообще не думаю. За меня будут думать факты и заключения специалистов, Максим.

На хера вообще такие люди идут в полицию? Ничего их не волнует и не цепляет… Хотя, наверное, так и должно быть, на всех жалелки и сострадания не хватит.

– …она же сказала, что ни в каких половых связях с отчимом не состояла. Чего ты так напрягся? Ты её вообще видел? Краля, которую вряд ли можно принять за малолетку.

Это Анька краля? С разбитым носом, синяком на скуле и рассечённой верхней губой, не говоря уже обо всём остальном – краля?

– Прохоров, ты бы лучше помолчал, если уж рот о фактах открыл. – стараюсь контролировать злость. – Ей семнадцать лет. Она по закону несовершеннолетняя, а ты сейчас прямым текстом даёшь оправдание мужикам, которых потянет на помоложе, ещё помоложе и ещё.

– А какой закон этим несовершеннолетним даёт право уже в свои пятнадцать бухать и детей рожать? – ухмыляется следователь, переступив с пятки на носок.

Злость подбирается к запредельной отметке.

Мне срать на всех тех, о ком говорит Прохоров. Пусть в пятнадцать, что хотят, то и делают! Они не должны быть шкалой и ориентиром при формировании мнения о подростках. Это всё не об Ане! Она не такая!

– Я попрошу у отца, чтоб тебя заменили. – говорю, сжав в карманах штанов кулаки. Желание врезать этому знатоку жизни в преклонном возрасте настолько велико, что я с трудом себя сдерживаю. – Ты понимаешь, что урод годами избивал своих детей? Если он не присунул несовершеннолетней свой хрен – это не снимает факта насилия. Он должен сесть и чем раньше, тем лучше.

Не знаю, что я мог бы наговорить ещё в порыве бессильной злости, но дверь неожиданно распахнулась.

Пунцовая и перепуганная Аня выглядывает в коридор. Видит меня и прячет взгляд.

«Неужели…» – даже мысленно не могу произнести страшное.

Вижу, как врач за её спиной отрицательно качает головой, и выдыхаю.

Спешу увести её в сторону, с неодобрением провожая взглядом Прохорова в кабинет доктора.

– Всё будет хорошо, Анют. – пытаюсь поддержать всхлипывающую в моих руках девушку. – Он ответит за всё, что тебе сделал. Не плачь. Надо ещё немного потерпеть. Следователь оформит твои показания, и всё. Поедем… – теряюсь. Я понятия не имею, есть ли Ане, куда поехать. – К отцу поедем. Ты отдохнёшь. Выспишься. Эта ночь просто закончится. Будет рассвет… Вот увидишь, он обязательно будет.

***

Николай Петрович был прав – ночь действительно кажется мне бесконечной. Больницы, освидетельствования, показания…

Мне не нравится следователь. Мужчина в возрасте с уставшим взглядом серых глаз и мерзкими усиками нисколько не располагает к себе.

Решаю быть с ним крайне осторожной. Прохоров Виталий Евгеньевич явно не испытывает ко мне тех же чувств, что Макс со своим отцом. Такого не разжалобить.

Меняю ход игры мгновенно:

– Виталий Евгеньевич, я устала. Мне дали столько обезболивающих, что я уже едва понимаю, кто я есть и что я вам говорила. – нагло вру, устало вздохнув.

Я и правда устала – факт. Как и про обезболивающие. Ложь в том, что я всё прекрасно помню и осознаю. Просто не должна, иначе моё состояние вызовет подозрения.

Сбоку раздаётся голос Макса:

– Заключения ты уже получил. Давай мы поедем, а ты на днях подскочишь и всё оформишь? Ну сам видишь, в каком она состоянии.

С трудом сохраняю выражение усталости и равнодушия на лице. Внутри всё замерло в напряжении.

– Видишь ли, Максим, несмотря на то что тебя здесь быть вообще не должно, я прошу заметить, что на днях, как ты говоришь, Поплавская Анна уже будет совершеннолетней. Пусть пишет и говорит. – чешет свои противные усы следователь.

Да, первое мнение ничуть не обманчиво. Такого просто так не проведёшь. Стоит быть настороже.

– Отчим пришёл с рейса, – обесцвеченным голосом докладываю я, – Отметил это дело.

Меня перебивают:

– Зверев Валерий Александрович? Вы о нём говорите?

Внутри вновь всё замирает. Раздражение поднимается смертоносной волной.

– У меня один отчим. – скриплю зубами. – Да, это Зверев Валерий Александрович.

– И?

Мне очень хочется ему врезать. Никогда не испытывала такого огромного желания, побить живого человека. Не то чтобы я испытывала желание, побить мёртвого…

– Поплавская? – давит треклятый Прохоров.

– И наотмечался. Мы поссорились. Он забрал мои деньги. Копилку. Я пришла к нему в комнату…

– Сами пришли в его комнату?

Зуд в ладошках становится невыносимым.

– Это не только его комната, но и моей матери. Спальня. Я забрала свою копилку. Столкнулась с ним в дверях. Он меня толкнул. Я ударилась о стеллаж лицом. Забрал деньги из разбитой копилки. Я попыталась убежать, но он догнал. Ударил по лицу. Я отлетела к дверям. Хотела сбежать. В общем, выбежала из дома, но услышала, как расплакалась Милана. Вернулась, но войти не успела. Он уже стоял на пороге. Стал прогонять. Больше не бил. Сестра не переставала плакать. Я очень за неё беспокоилась. Попыталась пройти в дом, но он не пропустил. Как-то так получилось, что моя рука осталась в дверях, а он… Он закрыл двери… Я убежала. Всё.

– О каких деньгах и копилке речь? – бесцветный, равнодушный голос коснулся сознания.

– Я работаю в придорожном кафе. Официанткой. – пожимаю плечами. – Откладывала на путешествие. Тысяч пятьдесят. Плюс, минус.

– Где хотели бы побывать?

– В Крыму! – против воли повышаю голос.

Нужно успокоиться. Нужно немедленно успокоиться. Я обязана взять себя в руки.

– Патриотично. – ухмыляется следователь, закуривая уже вторую сигарету подряд. – Зверева Елена Максимовна, ваша мать?

Киваю, морщась от едкого дыма крепких сигарет. Его кабинет в райотделе совсем небольшой. На два стола, два шкафа и настенный стеллаж. Окна закрыты. Дышать толком нечем.

– У вас разные фамилии?

Снова киваю. Думаю, это очевидно. Моя мама была Поплавской до замужества, а выйдя замуж за отчима, взяла его фамилию. Её же они и дали сестре – их общей дочери.

– Где она была в то время, когда у вас возник конфликт?

– На работе. Она работает посменно, кассиром в ночном мини-маркете на заправке, около объездной. – прикрыв глаза, отвечаю я.