Анатомия обмана

«Зверь идёт, идёт, идёт.

Нас с тобой он не найдёт.

Мама с папой с ним играют,

Очень громко прогоняют.»

Стих тоже бредовый, но, по словам Миланы, это игра. Прятки от зверя. В шкафу.

Бабка настаивает на том, что Аня запирала младшую сестру в шкаф под видом игры, Милана настаивает, что они вместе играли… Ничего не понятно и, если честно, неинтересно, но Прохоров всё же заинтересовался.

– Может, она так сестру защищала? Запирала её в шкаф. Зверь из стиха – Зверев. Мне кажется, это очевидно.

– Поверь мне, Максим, в этом деле ничего не очевидно. У нас столько доказательств и улик на Зверева, но он упорно отрицает свою причастность к побоям.

– Ещё бы он признался. Столько лет ему это сходило с рук.

– А смысл? Всё против него. Он в любом случае сядет. Вопрос только по какой статье и не потянет ли он за собой Поплавскую.

– Поплавскую? – внутренне холодею я. – Что это значит? Уж не думаешь же ты, что она врёт?

– Я скажу больше, я думаю, что она очень многое недоговаривает. – расплывчато отзывается Прохор, протягивая мне руку для рукопожатия. – Давай. Я заеду в конце рабочего дня. Побеседую ещё с Поплавской.

Рефлекторно жму протянутую ладонь.

– Подожди, – задерживаю следователя, – А если это всё из-за его родной дочери? Сам посуди, ведь если он признает, что бил неродную дочь, то это автоматически откроет разбирательство о его обращении и с родной дочерью, а там цепочка выведет к матери, которая… Ну, ты сам видел. Малую этой горе-мамаше могут просто уже не отдать никогда.

– Тебе больше всех надо? – он ухмыляется, недобро прищурившись. – Мы разные инстанции, Максим. Опека сама разберётся. Мы можем повлиять только уже с решением суда, а до суда, с этими плясками, ещё ой как далеко. Ну, не похож мужик на того, кто может так избить ребёнка. Мутно всё. Характеристики на него опять же хорошие. А вот к Зверевой у меня очень однозначное отношение. Та ещё тварь. Не удивлюсь, если это она, а не он, лупит дочерей.

Всё. Зря я только поднимал эту тему. Виталия Евгеньевича несло в какие-то далёкие дали.

Всю дорогу думаю о словах следователя. Если бы отец так хорошо о нём не отзывался, я бы непременно послал этого следака далеко и надолго. Уж как ни крути, в работе полицейского очень важную роль играет опыт, а у Прохорова его в достатке.

Только мне что теперь делать с его выводами? Стих ещё этот дурацкий. Где в нём хоть какой-то смысл? Как спросить у Ани, что он значит? Не затронет ли это девчонку за больное?

Решаю, что спросить стоит, но по приезде к отцу, вся решительность сходит на нет.

Вижу её с деревянной лопаточкой в руках на отцовской кухне и сердце невольно сжимается.

Вчера она выглядела… гораздо лучше. Как бы дико это ни звучало, но это чистая правда. Незначительные ранки обзавелись ореолом синевы. Нос и скула разбухли. Вокруг брови тоже раздался синяк.

Нет, Прохор зря её в чём-то подозревает. Такое совершить мог только зверь. Не человек. Даже всевозможные версии следствия не могут оправдать этого урода. Даже если Анюте есть что скрывать от нас, ничто не могло послужить поводом для подобного обращения с ней.

– Пришёл? – глухо спрашивает она, будто и без моего ответа не понятно, здесь ли я.

Выхожу из-за холодильника и сдержанно улыбаюсь:

– А ты как меня увидела?

– В отражении кастрюли. – хмыкает она. – Яйца варила.

Киваю, обеспокоенно рассматривая однорукую хозяюшку.

– Ты уверена, что тебе стоит этим заниматься? Мы можем заказать что-то из еды. Я могу и сам приготовить. А отец, кстати, где?

Аня оборачивается. Мне с трудом удаётся не выказать жалости, когда её лицо оказывается практически на одном уровне с моим. Страшное зрелище.

– Не знаю, сказал ли тебе Николай Петрович… – сбивчиво бормочет она, тут же повернувшись ко мне спиной, – В общем, он предложил мне вроде как работу. Помощницы по хозяйству. Он сказал, так и для следствия будет лучше. Только нужно будет солгать. Ну, сказать, что я здесь работала до… до вчерашнего дня. Чтоб у вас из-за меня ещё больше проблем не было.

Я хмурюсь. Не сразу понимаю, о чём она говорит, но понемногу начинаю соображать. Человеческий фактор здесь на самом деле может доставить проблем и нам с отцом, и Анюте. То, что мы оставили её у себя после пережитого ужаса, сторона защиты может толковать в свою пользу. Вплоть до сговора.

…а сторона защиты у Зверевых будет.

***

Я это сделала. Я смогла. Даже несмотря на то что у меня болит каждый сантиметр тела, я чувствую себя… свободной. Совесть хоть и гложет, но это не мешает мне мысленно праздновать первую победу.

Зверь должен исчезнуть любой ценой.

– Анют, встала? – за коротким стуком в дверь раздаётся голос Николая Петровича.

Я отрываю взгляд от потолка и встаю с постели. На минуту замираю, чувствуя слабость в ногах и лёгкое головокружение.

– Да. Встала. – отзываюсь, облокотившись о стену.

Чужой дом… Подумать только, я у Максима дома. Снова. Точнее, у его отца, ведь последние годы он сам жил где-то в квартире, в соседнем городе, но всё же.

Какова ирония, да?

– Так, я вхожу. – ворчливо доложили мне из-за двери, после чего тут же вошли, смерив меня гневным взглядом. – Держи.

Я не успеваю опомниться, как в моей руке оказывается пластинка с таблетками, а перед лицом стакан с водой.

– Это что?

– Что-то обезболивающее. Химия. – усмехается полковник. – Я посмотрел отзывы на препарат, не очень он хорошо влияет на организм. Надо принимать до еды или после. Пей и идём, я омлет пожарил и колбаски на мангале забабахал.

Изумлённо выгнув бровь, я несколько раз моргаю, прежде чем кивнуть.

Мне не хочется принимать обезболивающие. Боль – единственная отрезвляющая в моём положении. Она всегда напоминает о моей цели и не даёт сойти с дистанции, позволив зверю одержать победу. Ещё мне не хочется есть, но мне очень хочется побродить по дому, где жил Макс с отцом. Возможно, даже удастся взглянуть на какой-то семейный фотоальбом или его награды…

Какая несусветная глупость! Я уже такое провернула, а всё ещё смею думать о Максиме, как о любимом человеке. Своём любимом человеке.