Андреевский кавалер

Андрей Иванович хотел было послать свата ко всем чертям, но вовремя остановился: чем немцам служить на железной дороге, может, и впрямь лучше идти к Супроновичу? Компаньоном…

– А должность-то у меня вроде извозчичья?

– Не скажи, Андрей Иванович, – ласково заговорил Яков Ильич. – Будешь получать хороший процент, возьму тебя в долю… Что ни говори, у нас с тобой внуки общие.

– Чего заготовлять-то? Один петух в поселке остался да вонючий козел… Все освободители, грёб твою шлёп, прибрали к рукам! Погляди, как лес кругом валят? И все в свою Германию. Эшелон за эшелоном! Глаза бы не видели.

– Немцы – народ хозяйственный, – вставил Супронович.

– Грабители они, грёб твою шлёп! – стукнул кулаком по столу Андрей Иванович. – Готовы догола раздеть всю матушку-Россию!

Яков Ильич опасливо поглядел на дверь: чего доброго, на улице услышат…

– А ты подумай, Андрей Иванович, – сказал он. – С Бергером я договорюсь, дадут тебе… аусвайс… то есть документ с печатью, и езди себе с богом. Лошадь в стойле застоялась… Мужик ты оборотистый. Большим хозяйством обзаведешься, ежели не будешь сидеть сложа руки у своей путевой будки. Вспомни, до революции ты был тут самым крепким хозяином.

– После тебя, – заметил Андрей Иванович.

Он еще не задумывался, как и что, но кое-какие мысли забрезжили в его голове… А живуч в человеке червячок стяжателя, накопителя! Дремал себе до поры, до времени, а время пришло – и зашевелился… Вон как Яков Ильич развернулся! Три лошади в конюшне, две коровы, пять боровов жиреют на отходах казино, куры, утки. Да и сынок его, Ленька, все в дом тащит. Бергер даже отдал ему свой помятый в дорожной аварии небольшой автомобиль марки «оппель». А у Бергера теперь пятнистый «мерседес». И три мотоцикла с колясками постоянно дежурят у комендатуры. Чувствуется, прочно они тут обосновались. Обо всем этом подумывал Андрей Иванович, сидя в гостях у свата. Вспомнил, как и сам, проходя, бывало, мимо бывших своих домов, с болью примечал: у одного крыша протекала, у другого крыльцо почти сгнило… Потому что людям даром досталось. А когда своими руками соберешь избу по бревнышку да двадцать раз каждую балку примеришь и половничинку, тогда и смотришь за всем в оба глаза…

– Слышь, сват, хожу мимо бывших домов-то своих – сердце кровью обливается, – начал издалека Абросимов. – Стекла выбиты, ребятишки нагадили на полу, крыша течет…

Яков Ильич с полуслова понял.

– Дома-то твои, – сказал он. – Тем и хороша новая власть, что отобранное коммунистами добро снова хозяевам возвращает. А бумаги тебе в комендатуре Ленька выправит…

– Ему? За какие такие заслуги? – входя в комнату, сказал Леонид. Судя по всему он какое-то время подслушивал за дверью. – Ты верно, батя, сказал: наши освободители возвращают конфискованное Советами добро своим друзьям. А вот друг ли нам Андрей Иванович или нет, мы с тобой покудова не знаем.

– Андрей Иванович – наш родственник, – заметил Яков Ильич.

– С тобой, Ленька, хучь ты и корчишь из себя начальника, я, как говорится, на одном гектаре… – насупив брови, ругнулся Абросимов.

– Слышал, как он со мной? – Леонид повернул чисто выбритое лицо к Абросимову. – А ведь я могу тебя под монастырь подвести. Мне это ничего не стоит. Сын твой Дмитрий – оголтелый коммунист, сколько он тут в семнадцатом напакостил! Зять Дерюгин – подполковник Красной Армии, к тебе на легковушке приезжал. Бывший зять Кузнецов – гэпэушник, Варька и Алена – комсомолки…

– Андрей Иванович зятьев не выбирал, – вступился Яков Ильич.

– А ты, Яков, не встревай, – метнул на него сердитый взгляд Абросимов. – Мне охота послушать твоего сынка.

– Родственнички теперь, папаша, тоже разные бывают, – продолжал Леонид. – Возьми хоть родного братана Сему. Имеет хорошую специальность, а придуривается тут у тебя в казино. Кстати, Бергер обратил внимание, что почтительности для официанта у него маловато. А чего, спрашивается, рыло от новой власти воротит? Все Варвара…

– Сдалась тебе Варвара, – покачал головой Яков Ильич. – Не лезь ты, Леня, в наши дела.

– Дела у нас теперь, папаша, общие: капитал делать и коммунистическую сволочь искоренять!

– Гляди ты, из лагеря вернулся тише воды, ниже травы, а теперя расфуфырился! – усмехнулся Абросимов. – А не думал ты, Ленька, что с тобой будет, ежели наши вернутся?

– Наши! – хмыкнул тот. – Наши уже пришли! И навек.

– Может, скоро нас, русских, заставят кудахтать по-ихнему? – спросил Абросимов.

– Не серди меня, Андрей Иванович, – ласково улыбнулся Леонид. – Вроде умный мужик, а лезешь на рожон!

– Русский я, грёб твою шлёп! – вырвалось у Абросимова. – И никогда под немецкую дудку плясать не стану!

– Вот тебе! – метнул на отца сердитый взгляд Леонид. – Не трожь родственников, не обижай односельчан, а они что говорят? Да за одни эти речи можно к стенке ставить!..

– Не ори, – спокойно одернул сына Яков Ильич. – Всех переколошматишь, дурак, с кем останешься? Немцы-то поумнее тебя, стараются наладить отношения с населением, а ты автоматом трясешь.

– Вот именно, пока трясу, – сбавил тон Леонид и бросил насмешливый взгляд на Абросимова: – Ружье с патронами сегодня же сдай. Или на тебя приказ коменданта не распространяется?

Андрей Иванович секунду смотрел Леониду в глаза, потом небрежно отодвинул его в сторону и вышел из комнаты. Полицай выскочил вслед за ним и с лестницы крикнул:

– Чего там твои внуки у Бергера под ногами путаются? Отправь их в деревню к родичам. А лучше, ежели вы переберетесь в другой дом… Ты же теперь домовладелец!

Ничего не ответил ему Абросимов, а вечером отнес одностволку в комендатуру, двустволку с патронами он еще раньше припрятал в дровяном сарае. Спать на сеновале стало холодно. Уже в сумерках Андрей Иванович вставил стекла в когда-то принадлежавшем ему доме, затопил русскую печку и перетащил туда вместе с Павлом и Вадимом матрасы, одеяла, постельное белье. Ефимья Андреевна в плетеных корзинах на коромысле принесла чугуны, посуду, необходимую кухонную утварь. Ганс, посмеиваясь, наблюдал за ними, однако не воспрепятствовал даже увести со двора корову, лишь приказал, чтобы молоко приносили каждое утро. Бергер по утрам пьет кофе со сливками.

На другой день Абросимов сообщил новому начальнику станции Самсону Моргулевичу, что больше работать на переезде не будет, потому как переходит к Супроновичу на новую должность. Носатый Моргулевич поморгал красноватыми глазами – или с вечера крепко выпил, или всю ночь не спал – и тоскливо проговорил:

– А куда мне податься, Андрей Иванович? Глаза бы не глядели, везут и везут добро наше в проклятую Германию! Да что добро – парней и девчат, будто скотину под запором, отправляют в теплушках. Как ты думаешь, Иванович, – понизив голос и почти касаясь его уха огромным бугристым носом, спросил Моргулевич, – придет такое времечко, когда оттуда повезут награбленное у нас добро обратно?