Андреевский кавалер

– Когда ребята из школы приходят? – спросил Кузнецов, взглянув на часы.

– В полдень прибегут.,. Так где ж тебя зацепило-то?

– На границе побывал.

– Что, неспокойно там?

– Во всем мире сейчас тревожно, Андрей Иванович. Ты газеты-то читаешь?

– Ох люди-людишки! – вздохнул Андрей Иванович. – Вон сколько муравьев в куче, а и то живут себе тихо-мирно, или пчелы в улье? А человеки завсегда готовы друг дружке глотки перегрызть! Почему так, Ваня?

– Мы не хотим воевать, да, верно, придется. Гитлер почти всей Европой владеет. Вон что делается во Франции? И месяца не продержались! Вот тебе и потомки Наполеона!

– Супротив немца тяжело и нашему брату будет воевать, – сказал Андрей Иванович. – Сурьезный солдат, робости в нем мало, приходилось схватываться и врукопашную! Тут против наших он слабоват, а в атаку идет дружно, зараза. – Он поглядел на орден Кузнецова и прибавил: – Я за германскую тоже имею Георгия… Как-то в праздник надел, так Дмитрий аж руками замахал: мол, сыми, батя, царские кресты! Не позорь Советскую власть! По-моему, неправильно это, Иван. Боевые награды и тогда давали за храбрость, и никогда их не зазорно на груди носить.

– Носи, Андрей Иванович, – улыбнулся Кузнецов. Он все чаще поглядывал на часы. – Ты, Андрей Иванович, никому не обмолвься про наш разговор. Я тебе по-родственному.

– А чего ты такого секретного сказал-то? – удивился тот. – Об том и у нас мужики вечерком на завалинке толкуют… Тимаш вон грозится записаться в солдаты добровольцем, коли что…

– Боевой дед! – усмехнулся Иван Васильевич.

– Я думаю, он в одна тысяча четырнадцатом из окопа-то и носа не высовывал, солдат кайзеровских в глаза не видал…

– И все же лучше помалкивай, – посоветовал Иван Васильевич.

Опустив голову, надолго задумался. Андрей Иванович не мешал ему, свернул цигарку, закурил. От его дыхания замороженное окно сверху оттаяло, открылись сверкающие изморозью рельсы, убегающие к станции.

– Приду вечером домой, а там пусто, – будто очнувшись, заговорил Кузнецов. – У меня хорошая соседка, так она убирает в квартире, иногда обед сварит… – Он в упор посмотрел в глаза Абросимову: – Хочу взять к себе Вадима…

– Тонька в жизнь не отдаст, – помотал головой Андрей Иванович.

– Я поговорю с мальчишкой, – продолжал Кузнецов. – Если он согласится, помоги, Андрей Иванович, Тоню уговорить. Скучаю я по нему, чертенку!

– Тоньке про это лучше и не заикаться, – подумав, проговорил Абросимов. – Вцепится в Вадьку – не оторвешь! Знаешь, что мы сделаем? Когда твой поезд? Да что я говорю… сам его встречаю и провожаю… В общем, бери Вадьку и иди на вокзал. Конечно, ежели он захочет поехать, а Ефимье и Тоньке пока ни слова! Уедете – я им скажу, что отдал тебе Вадьку.

– Ты не сомневайся, Андрей Иванович, – обрадованно сказал Иван Васильевич, – ему будет у меня хорошо. Если и пошлют в командировку, так за ним соседка присмотрит. Кстати, у ней мальчик одних лет с Вадимом, глядишь, подружатся.

– Не люблю я бабьи слезы, но… – Абросимов рубанул воздух рукой: – Переживем как-нибудь, грёб твою шлёп! А кинется в Питер за мальчишкой – я ее не пущу!

– Хороший ты человек, Андрей Иванович, – улыбнулся Кузнецов и быстро вышел из будки.

Поздно вечером вся в слезах прибежала Тоня и сообщила, что Кузнецов забрал с собой Вадика в Ленинград. Накупил мальчишке всякой всячины, подарил игрушечный пистолет, и тот, дурачок, согласился с ним поехать… Нужно немедленно вернуть Вадика! Пусть завтра же Андрей Иванович едет в Ленинград.

– Он все-таки мальцу родной отец, – урезонил плачущую дочь Андрей Иванович, но чувствовал себя виноватым: может, зря они с Кузнецовым затеяли все это? Тот еще сунул ему пачку денег, а как теперь дочери передать? В рожу кинет, ишь как взвилась…

– У Вадика один теперь отец – Федя Казаков! – в гневе кричала дочь. – И фамилия у него не Кузнецов, а Ка-за-ков!

Ефимья Андреевна, бросив на мужа сердитый взгляд, – она-то знала, что Кузнецов был у него в будке, – увела рыдающую дочь в другую комнату.

Ночью пришел за женой хмурый Федор Федорович и пообещал, что сам поедет в Ленинград и привезет Вадика, вот только как адрес узнать?.. Андрей Иванович не сказал ему, где теперь живет Кузнецов. А почему скрыл, и сам себе не смог бы объяснить.

Ворочаясь один в маленькой комнате на жесткой постели – Ефимья спала на печке, – он вздыхал: эх Тонька, Тонька! Будь бы у нее характер поуступчивее, жила бы в Ленинграде! Нет слов, хорош Федя, но до Ивана ему ой как далеко. Федя Костыль никогда не будет орлом…

2

Окно в кабинете председателя поселкового Совета было распахнуто, с улицы волнами плыл запах свежевспаханной земли, слышалось мерное пыхтенье маневрового на станции. Сонно журчала вода: машинист водокачки открыл кран, и из чугунной трубы лилась широкая струя. У привокзального сквера уже поблескивала на солнце большая лужа. За столом сидели Алексей Евдокимович Офицеров и Осип Никитич Приходько. Приходько вертел в руках потрепанный паспорт и вопросительно смотрел на председателя.

– Документы у него в порядке, и фамилия такая же, как у жены покойного Спиридона Никитича Топтыгина, – говорил Приходько. – Претендует на часть дома, а дом-то наследники покойного давно продали.

– Выходит, парень опоздал, – усмехнулся Алексей Евдокимович. – Был он у меня вчера, грозил в суд подать и все такое… Только кто теперь будет этим заниматься? И концов не найдешь, к тому ж он не прямой наследник.

– А что говорят Корниловы, ну, что дом купили?

– Мишка с братом вывели под ручки за ворота, дали пинка в зад и сказали, чтобы больше и духу его не было тут… Он, понимаешь, заявился к ним выпивши и стал бумажонками трясти, мол, выкатывайтесь из моего дома, ну они его самого и выкатили…

Приходько положил паспорт на краешек стола, полез в карман за папиросами. Был он невысокого роста, широколиц, с короткими черными волосами и маленькими, глубоко посаженными карими глазами. Щеки крепкие, зимой и летом кирпичного цвета. Под гимнастеркой угадывались хорошо натренированные мышцы. По утрам Осип Никитич бегал вокруг территории базы, тренировался в спортивном зале при клубе. В общем, держал себя в форме. У него была привычка: дымя папиросой, то и дело поворачивать ее к себе тлеющим концом и пристально вглядываться в столбик пепла, который он время от времени аккуратно стряхивал в бумажные кулечки.