Андреевский кавалер
Шрифт:
– Дождались все-таки… – прошептал Григорий Борисович. – Неужто пришел и наш час?!
– Может, устроим им тут веселенький салют? – предложил Чибисов.
– Никакой самодеятельности, – решительно отмахнулся Шмелев. – Столько лет просидеть в норе и попасться на дешевой диверсии? Увольте!
3
За клубом в сосновом перелеске ребятишки играли в войну. От разомлевших деревьев пахло смолой и хвоей, крапивницы порхали на зеленых полянках, где высокая трава тянулась к солнцу, лениво посвистывали птицы. Будто включившись в ребячью игру, то и дело пускали пулеметные трели дятлы. Командиром у «красных» был Вадим Казаков, у «белых» – Павел Абросимов. Между ними чуть было не вспыхнула
Мальчишки, укрывшись среди молодых елок, совещались, как лучше захватить врасплох противника и разгромить. Увлекшийся Вадим развивал перед ребятами план «операции». Миша Супронович слушал-слушал, а потом сказал:
– Пока тут болтаешь, Пашка-атаман нас окружит и всех в плен возьмет!
– Красная Армия непобедимая, – с гордостью ответил Вадим. – А в плен красноармейцы не сдаются: лучше смерть, чем неволя!
– Если все умрут, кого же я лечить буду? – вставила Оля, покосившись на тоненькую руку с белой повязкой.
– Никто не собирается дуриком лезть под вражеские пули, – сказал Вадим. – Будем храбро сражаться – победим!
– Как? – спросил Миша.
– Что как?
– Как будем побеждать? В атаку пойдем или… окопы будем рыть?
– Пуля – дура, а штык – молодец! – вспомнил суворовскую поговорку Вадим. – Мы их сами окружим… – Прищурившись, он задрал темноволосую голову: – Красноармеец Шмелев, далеко ли противник?
– Не видать, – отозвался Игорек. Он пригнул сосновую ветку, и на мох посыпались мелкие сучки.
– Слезай! – скомандовал Вадим. – Пойдем в атаку.
Они двинулись вперед. Вот уже полянка, где они обсуждали условия войны, а «белых» не видно.
– Ну что, Суворов? – насмешливо спросил Миша. – Кто кого окружает: мы «белых» или они нас?
– Трусы они, вот кто! – озираясь, растерянно отозвался Вадим.
– Бегают от нас, как зайцы…
И в этот момент на них сверху, с ветвей сосен, с громкими воплями посыпались «белые»… Дольше всех врукопашную дрались командиры – Пашка и Вадим. Причем не понарошку, как договорились, а взаправду. Вокруг них суетились две «медсестры», а рассвирепевшие мальчишки не обращали на них внимания. «Белые» и «красные», перемешавшись, тоже наблюдали за дерущимися. В конце концов их разнял Мишка Супронович.
– Ничья! – дипломатично провозгласил он.
У Павла набухал синяк под глазом, у Вадика кровоточил нос, рукав рубашки был испачкан кровью. К нему с куском ваты подступала Оля, но он отворачивался и, сверкая зеленоватыми глазами на Павла, кричал, что это не по правилам: настоящие солдаты на деревья не забираются, так поступают лишь разбойники…
– Мы же «белые», – щупая синяк и криво улыбаясь, говорил Павел. – Для нас законы не писаны!
– Красные же на самом деле-то победили белых? – не мог успокоиться Вадим. – И Ворошилов и Буденный гнали их почем зря. До самого Черного моря.
– Значит, ты никудышный командир, – ввернул Павел.
– У меня отец военный, – буркнул Вадим.
Когда все отправились по домам, он отстал от ребят: после поражения настроение у него упало, захотелось побыть одному. Облюбовав на опушке подходящее местечко, он сел на поросший зеленым мхом бугорок, прислонился к шершавому сосновому стволу и задумался…
У отца в Ленинграде был маленький, почти игрушечный браунинг, он лежал в нижнем ящике письменного стола под папками. Однажды Вадим достал его оттуда и стал целиться в старинную люстру, в фарфоровую мордастую собачку на комоде, потом прицелился в свое отражение в стоячем зеркале в углу и нажал на курок. Сильно бабахнуло, от зеркала отскочил большой кусок и разбился на мелкие осколки, в комнате ядовито запахло порохом. В зеркальной раме уродливо краснела фанера, кто ни зайдет в комнату – сразу увидит. Спрятав
браунинг в ящик, Вадим собрал в ведро осколки и, чувствуя себя преступником, стал дожидаться прихода отца. Соседку он не боялся, да она бы ничего и не сказала ему.Оказалось, самое ужасное в жизни – это ждать. В голову лезли всякие нехорошие мысли, в разбитом зеркале отражалась его тоскливая физиономия с хохлом на затылке, запах пороха еще витал в комнате. Не выдержав этого томительного ожидания, – а минутная стрелка словно прилипла к циферблату круглых деревянных часов, – Вадим быстро собрал в узелок свои немудреные вещички и выскочил из квартиры. Ключи он оставил в прихожей, а дверь захлопнул на французский замок.
Ранним летним утром он в новом костюмчике соскочил с подножки пассажирского вагона на своей родной станции Андреевка. Дома он застал лишь бабку Прасковью, которую не очень-то любил. Родители переехали в город Великополь. Он хотел было сразу отправиться в город, но бабка сказала, что скоро все приедут на лето в Андреевку, на днях письмо пришло.
Вскоре от отца из Ленинграда к ним заехал военный и привез чемодан с одеждой, книгами и гостинцами. В чемодане было письмо, отец писал, что ничуть на Вадима не сердится, в раму уже вставили новое зеркало, а вообще-то с такими «игрушками» шутить не следует… Пусть Вадим на все каникулы остается в Андреевке, а к началу занятий вернется в Ленинград. Будет возможность – он заскочит проведать.
А хорошо летом в Андреевке. В городе жарко и душно, днем и ночью за окном грохот и визг тормозящего трамвая, фырканье автомобильных моторов, шарканье ранним утром метлы дворника, урчание и всхлипывание водопроводного крана. Но в городе и развлечений много: цирк, театр, кино, тир, зоопарк. С ребятами из дома он играл во дворе в лапту, а за дровяными сараями – в орлянку. С Веней Морозовым, живущим напротив, Вадим подружился: они ровесники и учились в одной школе на Лиговке. Веня на лето собирался поехать в Осташков, там у него родственники, рассказывал про замечательное озеро Селигер, хвастался, что в прошлом году спас там утопающего…
Две трясогузки опустились на полянку и, смешно крутя длинными хвостами, проворно засновали среди высокой травы. Солнечные блики серебряными монетами вспыхивали на их сизом с голубым оперении, круглые глазки весело поблескивали. Птицы совсем не боялись его, маленькими клювами ловко склевывали с былинок невидимых букашек, иногда звонко перекликались, церемонно отвешивая низкие поклоны друг другу, при этом длинные хвосты их смешно задирались вверх.
– Вадик, ты, пожалуйста, не расстраивайся, – услышал он голос Оли Супронович – она вышла на полянку и остановилась напротив. – Сегодня они победили, а завтра мы победим. Я тоже раздобуду, как у Гали, сумку и медикаменты,
– Я стрелял из настоящего браунинга, – сказал Вадим, глядя прямо перед собой.
Девочка подошла поближе, он увидел на ее белой коленке царапину. Смешная девчонка! Все совала ему ватку в нос…
– В кого? – округлила глаза Оля.
– Это была жуткая история! – оживился Вадим. И, на ходу придумывая, стал рассказывать, как они вечером с Венькой Морозовым задержали на Московском вокзале немецкого шпиона… Видят, на путях склонился над стрелкой человек в плаще и воровато оглядывается. Ну он, Вадим, велел Веньке Морозову бежать за милиционером, а сам потихоньку, подкрался поближе – человек засовывал в шлак адскую машинку с часовым механизмом…
– Зачем? – шепотом спросила Оля,
– Ночью должен был прибыть из Москвы специальный поезд, – продолжал он. – А шпион хотел взорвать его… Отец мне подарил маленький браунинг, я его выхватываю из кармана, наставляю на шпиона и кричу: «Руки вверх!»
– А он? – выдохнула девочка. В глазах ее тревога и восхищение.
Вадиму вдруг стало неловко морочить Олю, он взъерошил пятерней черные волосы и уже без всякого подъема закончил:
– Сдал я его подбежавшим милиционерам… Оказался немецким шпионом, у него все карманы были набиты оружием и адскими машинками.