Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста

А в отношении к мелодике стиха, столь нужной после расхлябанности москвичей и мертвенности акмеистов – ваша книга первая (это безусловно)».

Через некоторое время они встретились. Белый сказал Цветаевой: «Я ведь стихи пишу. Ведь я после Вашей „Разлуки“ опять стихи пишу… Это будет целая книга: „После разлуки“ – после разлуки с нею (Асей) и „Разлуки“ – вашей».

В предисловии поэт излагает идею сборника:

«БУДЕМ ИСКАТЬ МЕЛОДИИ

Эта маленькая тетрадь – поиски формы. Я считаю, что после, символизма не было сколько-нибудь действительно новых сдвигов к грядущему стилю поэзии; акмеизм был благоразумной реакцией, временно, может быть, необходимой… Всеми школами недавнего времени пропущена одна существенная сторона стиха: мелодия целого… Мелодия в стихе есть господство интонационной мимики. Стих есть всегда отвлечение от песни… Только в мелодии, поставленной в центре лирического произведения, превращающей стихотворение в подлинную распевную песню, поставлены на свое место: образ, звукоряд, метр, ритм. Провозглашая мелодизм, как необходимо нужную школу, я намеренно в предлагаемых мелодических опытах подчеркиваю право простых совсем слов быть словами поэзии, лишь бы они выражали точно мелодию.

Тезисы: 1) Лирическое стихотворение – песня; 2) Поэт носит в себе мелодию; он – композитор; 3) В чистой лирике мелодия важнее образа; 4) Неумеренное употребление посредственных элементов стиха (образа и звуковой гармонии) насчет мелодии самые богатства этих элементов превращает в верное средство убить стихи; 5) Довольно метафорической перенасыщенности; поменьше имажинизма и побольше песни, побольше простых слов, поменьше звуковых трещаний (меньше труб) – гениальные композиторы гениальны не инструментами, а мелодиями: оркестровка Бетховена проще оркестровки Штрауса.

Впереди русский стих ожидает богатство неисчерпанных мелодийных миров.

И да здравствует „мелодизм“.

Берлин. Цоссен, июнь 1922 года».

Вечный бунтарь Белый замышляет новую «революцию». Его неугомонный, беспокойный дух мечтает взорвать старую поэзию и на месте ее создать новую школу «мелодизма». Он бунтует прежде всего против самого себя: кто более его был повинен в «неумеренном употреблении образа и звуковой гармонии»? Чьи стихи были более перегружены метафорами и «звуковыми трещаниями»? Кто упорнее его «инструментовал» свои строки?

Но «революция» не удалась; школы «мелодизма» Белый не создал, но свой поэтический дар убил окончательно. «После разлуки» – последний его стихотворный сборник. Больше стихов он не писал.

«Мелодические опыты» автора поражают своим убожеством. Для передачи «интонационной мимики» он прибегает к одному-единственному приему: рубит поэтическую фразу на мелкие куски (чаще всего на отдельные слова) и выписывает их столбцом один под другим. Это должно изображать то «мандолину», то «виолончель», то «гитару», то «балалайки»:

Утонатываем В ночи, Утонатываем Мы — В разъедающие Очи, В нападающие Тьмы! Утонатываем Мы — Утонатываем – В тьмы!

А по содержанию «После разлуки» – крик боли и отчаяния. Ася его покинула, Ася ушла навсегда: она – холодная, язвительная, злая… Он вспоминает 1921 год; он болен, лежит в больнице, один…

БОЛЬНИЦА

Мне видишься опять Язвительная – ты… Но – не язвительна, а холодна: забыла ………………………………………………………… Я, удушаемый, в далекую тебя — Впиваюсь пристально. Ты – смотришь с неприветом. О, этот долгий Сон: За окнами закат. Палата номер шесть, предметов серых ворох. Больных бессонный стон, больничный мой халат, И ноющая боль, и мыши юркий шорох. ………………………………………………………….. Исчезновение, глаза мои закрой Рукой суровою, рукою ледяною.

Забыты «поиски форм» и «мелодизма»; здесь живые человеческие слова о горе непридуманном. Беспомощные жалобы, бессильные слезы, замирающий шепот, и мольбы, и упреки.

Он просит ее:

Мертвых слов не говори, Не тверди, — Дорогая!..

Она отвечает:

Тебе одна дорога, а мне — Другая!

И призрак ее исчезает; она – обман. Он называет ее «тенью теней»:

Ты – тень теней… Тебя не назову. Твое лицо Холодное и злое. ……………………… Потерянный поэт, Найди Ее, потерянную где-то; Тебя, себя я обниму, дрожа, В дрожаниях растерянного света.

Трагические объяснения с Асей в берлинских кафе, интимные «выяснения отношений» подробно излагаются в своеобразной форме «лирического монолога», саркастически озаглавленного: «Маленький балаган на маленькой планете „Земля“». Выкрикивается в форточку:

Бум, бум: Началось! Сердце – исплакалось: плакать — Нет / Мочи!.. Сердце мое — Замолчи: и замри…

и начинаются страстные, отчаянные, озлобленные, истерические обличения Аси:

Зачем — – Ты клевещешь на духа? Зачем, — Это – / – Уродливое / Искажение / Жизни — – Худое! / Угодливое / Лицо — С – Значит, так суждено: Были / Ли / Или / Нет?» «Забыли». Что ж? / Если так суждено… — ………………………………………………………… Да, – / – Ты – / Выспренней ложью обводишь Злой / Круг / Вокруг / Себя, — И – / – Ты / – С искренней дрожью уходишь Навеки Злой друг, / От меня — – Без – / – Ответа И – / – Я – / – Никогда не увижу / Тебя — – И – / Себя / Ненавижу / За / Это.

Но в «разлуке» виновата не Ася: виноват «дьявол» – доктор Штейнер, разделивший их навсегда. Белый не устает его проклинать:

Проклятый – / проклятый – проклятый — – Тот диавол, который — – В разъятой отчизне / Из тверди / Разбил Наши жизни – в брызнь Смерти, — Который навеки меня / отделил От Тебя…

И снова «взвизги сердца», и «крики дикие», и «тихое горе», и «лета забвения», и «брызги разорвавшейся тверди», и даже «визг смерти». И финал:

Бум-бум: Кончено!

(Форточка захлопывается. Комната наполняется звуками веселого джими.)

Стихи «После разлуки» – не песни, а вопли, страшный надрывный вой насмерть раненного зверя. Белый говорил Цветаевой: «Человек должен быть на стихи обречен, как волк на вой. Тогда – поэт». Он не мог не написать своего «берлинского песенника»: он был на него обречен.

В период 1922–1923 годов Белый написал для издательства «Эпоха» три тома мемуаров «Начало века» (около 75 печатных листов). Первый том был набран в Берлине в 1922 году, но издательство прекратило свою деятельность, а Белый в 1923 году уехал в Россию. Ни рукопись, ни гранки первого тома не сохранились. Пропала и половина второго тома. Из этой редакции появились в печати: 1) «Из воспоминаний. 1. Бельгия. 2. Переходное время» в журнале «Беседа» № 2, Берлин, 1923; 2) «Отклики прежней Москвы» в «Современных записках», кн. XVI, 1923; 3) Очерк «Арбат» – в «Современных записках», кн. XVII, 1923.

В этих отрывках интересный материал, освещающий литературную жизнь Москвы начала века. Уцелевшую половину рукописи автор коренным образом переработал в 1930 году. Хроника «Начало века» была напечатана в издании «ГИХЛ» в 1933 году.

Судьба другой мемуарной работы Белого была более счастливой: ему удалось в четырех номерах журнала «Эпопея» (Берлин: Геликон, 1922–1923) напечатать свое замечательное «Воспоминание о Блоке». И до нашего времени этот труд остается лучшим памятником символической эпохи. Автор обладает изумительным даром словесной изобразительности: Блок, его время, его среда, современники оживают перед нами в ослепительном поэтическом блеске. Конечно, Белый не историк, а поэт. Он творит очаровательный миф из жизни своей и своего друга. Но мы все заворожены этим мифом, и он давно стал для нас единственной реальностью. Рыцарь «Прекрасной Дамы» живет и поныне в сказочном ореоле, созданном для него Белым.

Кроме уже нам известных «Путевых заметок» и «Записок чудака», Белый издает в 1922 году брошюру: «Сирин ученого варварства» [39] . Это – полемический ответ на книгу Вяч. Иванова «Родное и вселенское». Белый обрушивается на статьи Иванова, видя в них реакцию и измену революции. Политическая подкладка его критики придает ей неприятно-тенденциозный характер. Стыдно читать о том, что Вяч. Иванов «создает подложную идеологию благочестивого, православного, медоточивого дионисизма в последних „мироносных“ своих статьях, „социало-кадето-анархо-мистических“, умиленно кивающих и нашим и вашим» и что «в свете грядущей эры Иванов является нам в ад низверженным Танталом, поддерживающим края темной, потухнувшей сферы своих идеологий». Эта напыщенно-вероломная статья остается темным пятном на памяти Андрея Белого.

39

Белый А. Сирин ученого варварства (по поводу книги Вяч. Иванова «Родное и вселенское»).