Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного

— Ты чего удумал, охальник?!

— Ничего, — невинно пожал плечами сосед. — Я ведь только так, дотронулся…

— Знаю я, чем ваши «дотронулся» заканчиваются! — возмущенно ответила Рипа, дернув плечом, однако не уходила и даже не поднималась с травы.

— Не обижайся, Рипушка моя, — опять придвинулся к ней Степан и снова впился в губы поцелуем. И опять приятное томление потекло по телу, и, кажется, за такие чувства она позволила бы ему все, что угодно… Кроме одного… Того самого, чего парень и хотел.

А жадные руки ласкали сквозь ткань ее грудь, бедра, время от времени опять проникали под подол, сперва добравшись до коленей, потом чуть выше, еще…

— Все, мне пора! — тяжело дыша, вскочила Рипа и торопливо оправила сарафан. — Отец с матушкой ждут…

Она взглянула на горизонт, усыпанный звездами, и поняла, что пропустила оговоренный батюшкой час. Впрочем, она едва не упустила и еще кое-что… Наверное, еще немного — и она бы точно не выдержала, отдала бы себя всю и навсегда…

— Все, я побежала! — отмахнулась она и кинулась к дороге, страшно боясь, что Степан пойдет ее провожать, захочет поцеловать на прощание… И она уже не сможет уйти… Пробежав по темной улице, она отворила родную калитку, толкнула дверь: так и есть, заперта. Сдержал-таки родитель обещание, закрылся. Агриппина отвернула к сараю, поднялась на чердак, на почти опустевший с прошлой осени сеновал, и упала в душистые сухие травы. Тело ее все еще сохраняло состояние сладкого томления, и, закрыв глаза, девушка неожиданно подумала, что Степка, пожалуй, совсем не так плох. Ласковый, любит безмерно. За ним как за каменной стеной жизнь проживешь…

Она проснулась от оглушительного хлопка. Потом послышался еще, и еще один — словно гроза началась и гром над самой головой грохочет. Однако дождя почему-то не слышно, да и свет сквозь щели в стене не пробивается. Зато какие-то странные голоса — гортанные выкрики, стоны. Еще на улице стучали копыта и раздавалось конское ржание.

«Кто же это по ночам лошадей выгоняет?» — удивилась Агриппина, и тут ночь внезапно прорезал тонкий, истошный женский крик. Ему ответил еще чей-то крик, потом раздался еще один вопль, громкий вой. Хлопнула калитка, следом загрохотал засов ворот.

— Эй, кто здесь? — услышала она голос отца, и в ответ раздался дружный многоголосый хохот. В щелях задрожал алый свет факелов.

— Не-ет!

— Помогите!

— Что вы делаете?! — В последней фразе Рипа услышала материнский голос. — Нет, не тро-о…

— Мама-а!

Девушка, испугавшись за мать, кинулась было к дверце сеновала, но в последний миг испугалась уже за себя, метнулась к кипам сена, зарылась в него. Она еще не поняла, что случилась, но нутром своим, животным непонятным чувством чуяла — происходит нечто страшное, навроде прилета Змея-Горыныча, про которого когда-то сказывала на ночь бабуля.

Со двора доносилось мычание, ржание, торопливый топот, то и дело громко хлопала дверь. От ужаса Рипа затаилась, даже дышать перестала — и тут заскрипела ведущая на сеновал лестница, узкое помещение заполнилось красным пляшущим светом. Девушка закрыла глаза, замерев, как зайчонок под листом лопуха — но услышала, как кто-то решительно разворашивает сено. Бок обожгло от удара ногой, над самым ухом послышался довольный хохот — Агриппина почувствовала, как кто-то вырывает у нее из головы косу, взвыла от боли, отмахиваясь обеими руками, но пленитель не обратил на ее брыкания никакого внимания, оттащил до дверцы и небрежно, словно тюк соломы, скинул вниз. Девушка вскрикнула, больно ударившись о землю, попыталась встать — но едва поднялась, как ее снова поволокли за косу. Кто-то схватил за руки, которыми она держалась за голову, обмотал веревкой, потом пару раз крутанул ею вокруг шеи, отпустил. Рипа от неожиданности упала на колени, а когда поднялась, то увидела, что стоит привязанная к собственной телеге. В телегу была впряжена их же кобылка Еронька, грабители кидали на повозку вещи из их дома.

Только сейчас девушка смогла окинуть взглядом двор: ворота нараспашку, сараи тоже открыты, скотины внутри не видно. Рядом с нагружаемыми телегами гарцуют трое черных всадников с пиками в руках, из дома выволакивают всякое добро странные воины в длинных халатах, меховых шапках, с саблями на боках. Рипа вдруг увидела, как двое грабителей вытаскивают сундук с ее приданым, дернулась — но веревка удержала на месте.

— Но-но! — Один из всадников больно ударил ее древком пики промеж лопаток, и девушка упала на колени. Взгляд ее остановился на распластанном человеке: темные штаны, поршни, широкий кровавый рубец поперек спины, топор под рукой… Сережа! Рипа почувствовала, как из глаз покатились слезы. Она плакала молча, потому что к горлу подступил какой-то тяжелый колючий ком.

Неожиданно телега тронулась. Никто даже внимания не обратил, что одна из пленниц стоит на коленях и не готова идти. Рипа упала, ее проволокло несколько шагов, но потом она каким-то чудом поднялась и побежала за веревкой. Впереди, за первой телегой, точно так же бежали на привязи ее родители.

Разбойники были везде: вынесли ворота первых двух домов, орудовали во дворе напротив, выгоняли обитателей дома дальше по улице, орали возле монастыря. И только сейчас с колокольни покатился во все стороны набатный бой.

Агриппине приходилось бежать со всех ног: возницы старательно погоняли коней. Свернули в Корчагинский проулок, остановились перед нетронутым с виду двором. Всадник ловко вскочил на седло ногами, перемахнул через ворота: загрохотал засов. Вскоре послышались крики, лязг железа. В приоткрывшиеся створки торопливо ринулись остальные воины. Лязг стих. Ворота распахнулись, и на улицу выкатилась бородатая голова с выпученными глазами.

Со стороны монастыря грохнул пушечный выстрел, за ним второй, третий. Кто-то истошно заорал:

— Татары!!!

«Татары!» — внезапным пониманием обожгло девушку, и по спине пополз холодок ужаса.

Снова выстрелила монастырская пушка, и гулкое эхо заметалось над ночными просторами.

Аримхан недовольно сплюнул: русские так и не открыли ворота. Ногайский хан, оставив под своей рукой две полусотни, очень рассчитывал на то, что монахи распахнут ворота, чтобы принять под защиту своих стен убегающих из селения смердов. Тогда быстрая конница, промчавшись сотню саженей от крайних домов до каменных стен, на плечах русских ворвется в крепость. А уж добыча может оказаться такой, что и в мечтах себе не представишь. Но проклятые служители Божии так и не распахнули толстых дубовых створок, оставив полуголых, перепуганных, беззащитных единоверцев бессмысленно биться в ворота либо вжиматься в стены, дрожа от предсмертного ужаса.

Однако стоило нескольким нукерам, соблазнившись легкой добычей, направить своих коней к русским, как стены ожили, из бойниц надвратных церквей и угловых башен одна за другой ударили пушки, выстилая открытое пространство смертоносной каменной картечью, и татары тут же повернули назад. К чему рисковать жизнью, если вокруг в достатке разнообразной добычи?

Конечно, уклонившихся от рабской петли русских можно расстрелять из луков — но к чему тратить время и стрелы? У нукеров рода Исанбетовых сегодня и без того хватает приятных хлопот.

Вот только сотни перед монастырем стоят зря — не откроют монахи ворот, ни за что не откроют.

— Идите, развлекайтесь, — взмахом руки распустил своих нукеров Аримхан. — Веселитесь, я дарю вам этот поселок. Но помните, что перед рассветом мы должны уйти. Русские из соседних селений могут прислать помощь. Торопитесь!

Воины с радостными криками ринулись врассыпную, торопясь урвать свою долю добычи, а их хан, бросив прощальный взгляд на золотые купола, поворотил скакуна и поехал по улице, величественно поглядывая по сторонам. Вот он, его день. Сейчас он всевластен над этим городом. Волен казнить и миловать, волен обогащаться и дарить богатство другим.