Андрей Боголюбский

Над тринадцатью полукруглыми куполами собора в синеве неба по-весеннему таяли облака.

Собор был открыт. Сквозь высокие дубовые двери Алексей вошёл внутрь. От столба к столбу пробирался он в полутёмном пространстве под хорами и вышел на залитую светом середину храма. С недосягаемой высоты зенита купола строго смотрел на него непомерно большими глазами величественный Спас в окружении архангелов в шитых жемчугом облачениях. Над алтарной преградой, на мерцающем золотом фоне вырастала огромная фигура Богоматери с молитвенно воздетыми тяжёлыми руками.

С волнением рассматривал Алексей изображение строителя Софии, князя Ярослава Мудрого, в богатом плаще и венце, с образцом храма в руке; по сторонам белели силуэты его жены и детей.

По украшенным мозаикой ступеням лестничной башни Алексей медленно поднимался на хоры. По стенам лестницы были написаны сцены охоты, скоморохи, музыканты, травля зверей и многое другое мирское, радовавшее глаз своей земной живостью. Казалось, что звери сейчас зашевелятся и сойдут со стен. Алексей не раз видел таких затравленных животных и пытался изобразить их чеканкой на серебре. Художник подметил в них то же, что и он, только киевлянин сделал это раньше.

Алексей долго рассматривал живопись, любуясь пружинисто изогнутыми телами зверей, праздничными нарядами царей и придворных, гибкими фигурами скоморохов. Он понял своего неведомого собрата-живописца, стремившегося уловить живой трепет земного мира. Владимирскому златокузнецу страстно захотелось ответить безвестному художнику, приложить к сокровищам и красоте этого храма какое-нибудь узорочье, сделанное его, Алексея, руками. Оглянувшись по сторонам, он вспомнил, что находится в лестничной башне собора, а не в мастерской, и улыбнулся.

После таинственного полумрака и тишины собора его ослепила глубокая синева киевского вечернего неба, фиолетовый снег на кровлях домов. На площади по-прежнему шумели люди, раздавалось бряцание оружия, конский топот. Многие ратники разместились по домам, и теперь из их отволочённых окошек и приоткрытых дверей тянул синеватый дымок. Но часть воинов всё ещё не нашла себе пристанища и оставалась под открытым небом.

Алексей подошёл к небольшой группе, собравшейся у костра. Говорили о том же, чем наполнено было и его сердце. Высокий, с редкой бородёнкой каменщик развёл руками:

–  От отцов и дедов слыхивали мы, что Киев красно украшен всяким строением, но никто не чаял увидеть такое! Посмотрите, братья, София-то… И всё наш брат, русский мастер-делатель, сработал. На украшение земли…

Сидевшие у костра повернули головы к собору и замолчали. В прозрачных сумерках вечера, освещённый пламенем костров, собор выглядел ещё строже и прекраснее. Он властно напоминал о родине, о великой Руси, такой же могучей, так же неудержимо росшей и ширившейся, как росла, уходя в лиловое небо, громада чудного храма.

В синие мартовские ночи воздух как-то особенно чист и животворен. Вдыхая его полной грудью, Алексей чувствовал, как весь, до краёв, наливался молодой силой, как сердце наполняла безмерная радость жизни. Заложив руки за спину, шёл он вдоль тёмных, притаившихся в лунном свете изб и слушал. В одном доме плакал ребёнок, и молодая мать напевала ему песню; в другом слышались глухие мужские голоса. Рядом, со свеса деревянной кровли, со звоном рухнула на землю большая сосулька. Привычным движением Алексей дёрнулся к мечу, но остановился. Да, он стал воином. Только душа осталась прежней. Сегодня, когда осматривал собор Софии, затуманились глаза от его несказанной красоты. Оставил бы князю меч и коня и вернулся бы к дымному горну ковать со стариками сказочные узорочья. А Арина качала бы в зыбке сына и напевала им всем четверым песни. Хорошие песни, наши, владимирские…

10

И опять, по-весеннему мягко и широко, шумят могучие сосны с влажными от тёплого ветра стволами. Пролетают грачи и жаворонки, обгоняя медленно ползущие рати. Из-под копыт рослых коней летят комья мокрого снега. Впереди, над шапками воинов, плывёт, вздрагивая, княжеский стяг с вздыбленным золотым львом. Владимирское войско возвращается домой. Кто-то из воинов затягивает песню, её подхватывают другие. Широкая волна несётся спереди; кажется, что поют не только воины, но деревья и земля, освобождающаяся от оков зимы. Песня проходит по рядам ощетинившихся копьями войск, как волны ветра по колосящемуся полю. Не отдаться её могучей силе нельзя. В такт ходу коня покачиваются копья, сами собой рвутся из груди звонки. Заломив шапку, Алексей поёт о громкой дедовской славе, звонившей своими острыми мечами о царьградские щиты греков, склонившей к земле стяги половцев.

Недолго останавливались на привалах. Дни стояли ясные, дорога грозила вот-вот сломаться, белые ленты рек чернели проталинами. Все торопились поскорее увидеть родных и близких. За темневшими вдали левами, за поросшими мелким березняком да ольхою оврагами мерещился воинам златоглавый град Владимир, и никто не думал о том, как их тяжкий воинский труд круто повернул судьбу Руси: Киев склонился перед владимирской силой. И рядовые пешцы и военачальники не чуяли величия событий и говорили о своих повседневных делах, о том, что их ожидало завтра.

ГЛАВА X

1

За почерневшую Клязьму, за белые в проталинах поймы, за синие муромские леса плыл многоголосый владимирский звон и таял в белёсой дали. Вдоль улиц стояли разряженные горожане. В синеве неба по-весеннему улыбалось и играло солнце.

Следуя в конном строю за мечником, Алексей смотрел по сторонам. Мелькали знакомые лица горожан, каменщиков, тесляров [107] , гончаров, щитников, но он искал глазами деда Кузьму и мастера Николая. В толпе незнакомых девушек высматривал Арину. Уже не одна владимирка, увидев мужа или сына, пробивалась сквозь народ и шла у стремени. Алексей сзавистью смотрел на счастливые и смущённые женские лица и вздыхал.

107

Тесляр– столяр.

Войско проходило мимо высоких рубленых теремов, перевязанных переходами, крытых крутыми тесовыми кровлями, мимо окованных железными скобами ворот и раскрытых лавок. Повсюду у стен и в переулках стояли люди в нарядных одеждах, некоторые держали на шитых полотенцах караваи хлеба с врезанной в верхнюю корку солонкой. Женщины вытирали слёзы.

В стороне от дороги Алексей наконец увидел своих. Дед Кузьма стоял, опираясь на берёзовый посошок, и улыбался, подняв к небу невидящие глаза. Одет он был в старый, подпоясанный лыком полушубок, из которого клочьями торчал мех. На ногах белые онучи и новые лапти. В новых лаптях был и мастер Николай.

Увидев своего ученика, Николай радостно замахал руками, наклонился к деду. Ощупывая посохом дорогу, Кузьма двинулся вперёд. Алексей отъехал в сторону, спрыгнул с коня. Обхватив внука руками, дед уткнулся ему в грудь:

–  Милый, и не чаял дожить до твоего прихода! Кузьма ощупывал лицо внука, его рука бежала по груди, плечам, на бедре наткнулась на рукоятку меча.

–  Вот ты и с мечом, Алёшенька!
– сказал он улыбнувшись.
– Скольким воинам за свою жизнь сделал я кольчуг и отковал мечей, а внуку и не пришлось…