Андрей Капица. Колумб XX века

Географические школы Москвы и Ленинграда были изначально разными и соперничали. В Питере и сейчас географическая школа другая. А в 30-е годы и особенно в войну много ленинградцев приехало работать в Москву. В полном составе переехал Геоморфологический институт во главе со своим первым директором — академиком Андреем Александровичем Григорьевым и стал называться Институтом географии. Тут такая катавасия началась! Мало того что московские напирали, так еще и свои переругались».

Вот что писал об этом сам Константин Константинович Марков: «Я руководил в Институте географии отделом геоморфологии. В конце войны отдел был восстановлен. А. А. Григорьев выдвинул новую и весьма спорную концепцию — геоморфологическую и общегеографическую. Геоморфологическая концепция являлась, собственно говоря, антигеоморфологической и никак не соответствовала общим представлениям географов, что вынуждает меня остановиться на теоретической стороне спора.

А. А. Григорьев был известен до войны своими географическими исследованиями в Якутии и на Кольском полуострове; несколько позднее, но тоже в довоенный период, он осуществил тщательный физико-географический анализ зон материков на современном уровне науки, что представляло также несомненное достижение. Им были высказаны перспективные, правда еще в крайне общей форме, предложения о необходимости балансовых оценок вещества и энергии географических зон.

Но во время войны (в 1943 г.) дальнейшее теоретизирование привело А. А. Григорьева к заявлению об открытии „закона интенсивности географического процесса“. В многочисленных публикациях подчеркивалось, что сделанное открытие — главное научное достижение советской географии. Поскольку критерием ценности теории выдвигалась интенсивность физико-географического процесса, получалось, что ведущим является его „гидрометеорологическое звено“, в котором процессы проходят быстро. Геоморфологические процессы, напротив, развиваются медленно, и геоморфологии было отведено второстепенное место. Эта очень странная мотивировка ценности науки являлась тем более удивительной, что выдвигалась недавним руководителем Геоморфологического института. С негативной оценкой геоморфологии согласиться я не мог. Наивно думать, что мы оба выступали „по должности“. Дело обстояло серьезнее. Географы всегда воспитывались на признании значения геоморфологии как основы природы земной поверхности (географического ландшафта)…

В Институте географии я выступил с докладом, посвященным истории геоморфологии… Возникнув, геоморфология развивалась вместе с общественной жизнью, начиная с эпохи Возрождения; во Франции — в связи с Великой французской революцией XVIII века; в США — для нужд колонизации Запада. С большим напряжением, преимущественно по ночам, за три недели я написал книгу о геоморфологии, содержавшую новую концепцию геоморфологических знаний. Она была опубликована в 1948 году („Основные проблемы геоморфологии“).

В феврале 1945 года я ушел из Института географии» [231] .

С тех пор К. К. Марков был деканом Географического факультета МГУ. После этого между ИГАНом и МГУ словно пробежала черная кошка. В 1951 году Григорьева на должности директора Института географии Академии наук СССР сменил друг детства и однокашник Маркова — академик Иннокентий Петрович Герасимов, с которым они еще в 1939 году вместе написали первую в СССР работу по истории ледникового периода. Однако ситуация не изменилась. Выпускники Географического факультета МГУ, приходившие по распределению на работу в ИГАН, начинали по уже сложившейся традиции «не замечать» московских университетских географов и их работы.

231

Марков К. К. Воспоминания и размышления географа. М., Издательство Московского университета, 1973.

Во Владивостоке Андрею Капице предстояло основать новый Институт географии, и он решил пригласить туда директором К. К. Маркова. То, что в Президиуме Академии наук СССР заседал его отец Петр Леонидович, сыграло в этом деле очень важную роль. Андрей Петрович рассказал отцу, что у него на географическом факультете есть не просто ученый-географ, а философ, настоящий мыслитель с оригинальными идеями развития географической науки.

Марков тогда первым из российских географов задумался о том, что его наука зашла в тупик, и призвал к изучению сквозной физической географии. В 1970 году он вместе с группой своих ближайших учеников и единомышленников издал книгу, в которой изложил свои мысли: «Компонентная (частная) физическая география изучает частные географические оболочки: геоморфология изучает формы твердой земной поверхности; гидрология и океанология — гидросферу; метеорология и климатология — атмосферу; география почв изучает почвы — „педосферу“ — и кору выветривания; биогеография — „слой жизни“… Специализация науки — явление прогрессивное, и география не избегла этой участи. Но возникает коварный вопрос: разве специализация не противоречит сущности географии — ее комплексному характеру?» [232]

232

Марков К. К., Добродеев О. П., Симонов Ю. Г., Суетова И. А.

Введение в физическую географию. М., Издательство МГУ, 1970.

На заседании Президиума Академии наук СССР доклад профессора из МГУ выслушали с большим вниманием и на очередных выборах большинством голосов избрали К. К. Маркова в академики АН СССР.

Из этого дела вышли три важных результата.

Во-первых, у московской университетской географии наконец-то появился собственный академик.

Во-вторых, началось долгожданное примирение академической и московской университетской географических наук.

Ну и, наконец, в-третьих, тот факт, что К. К. Марков стал академиком, открыло дорогу в академию другим географам из МГУ.

Вспоминает Н. С. Касимов: «Когда проходили выборы в академию, Андрей Петрович неизменно поддерживал всех, кто баллотировался от нас. Конечно, мне помогал. Потом мы с ним уже избирали Кирилла Николаевича Дьяконова (ландшафтовед, заведующий кафедрой ландшафтоведения и физической географии, лауреат Ломоносовской премии МГУ, член-корреспондент РАН с 2003 года. — Прим. авт.), Сергея Анатольевича Добролюбова (океанолог, декан географического факультета МГУ, член-корреспондент РАН с 2006 года. — Прим. авт.), это, так сказать, был „наш призыв“. Андрей Петрович помогал абсолютно!»

Ему вторит Н. Н. Дроздов: «В то время на нашем факультете еще не было никаких академиков! Разве что Марков, но он был очень крупный ученый. И академика ему дали для Дальневосточного отделения Академии наук. Академия вполне логично всегда рассматривает, что вот ты крупный ученый — а что ты сделал для нее? И конечно, просто быть крупным профессором МГУ еще мало. Так что то, что поначалу появилось — первая ступень член-корреспондент Академии. В членкоры попадает наш декан Касимов, мой однокурсник Дьяконов тоже становится членкором. Потом Касимов становится полным академиком. Пошло-поехало!»

«Андрей Петрович даже пары деканских сроков не пробыл, — подводит итог Р. С. Чалов. — Первый срок у него был трехлетний, потом мы избрали его на второй трехлетний, но уже через год-полтора он начал собираться на Дальний Восток».

А Владимир Николаевич Ягодкин пошел на повышение в Московский горком.

Часть третья ДЛЯ БЛАГА НАУКИ

Два веса, две мерки

Наука в те годы в буквальном смысле «зашагала по стране». Один за другим открывались «наукограды»: Обнинск, Пущино, Протвино, Дубна, Черноголовка.

В Черноголовке — химия, в Пущине — биология, астрономия, математика, биофизика, почвоведение — комплексный центр. Рядом с Протвином — синхрофазотрон.

Рассказывает Юрий Георгиевич Пузаченко, академик РАЕН, доктор географических наук, главный научный сотрудник Института проблем эволюции и экологии имени А. Н. Северцева, профессор кафедры физической географии и ландшафтоведения Географического факультета МГУ, заместитель председателя научного совета по проблемам экологии Отделения общей биологии РАН, член бюро Комиссии по заповедникам РАН, член экологического общества США:

«Протвино строилось при мне. Я в 1956 году по тому месту ходил — еще было абсолютно дико. И только начиналась стройка Пущино. Я тогда ругался, что мне гору портят, на которой я зайцев гонял, русаков. Я в Приокско-Террасном заповеднике вырос и поэтому хорошо знал пейзаж за Окой. А потом началось строительство в Новосибирске — Новосибирский научный центр. Начало строительства — где-то 1959 год. Потому что я уже в экспедиции работал от Сибирского отделения (СО) Академии наук.

Раньше наша наука была сконцентрирована в Москве и Ленинграде, чуть-чуть на периферии: немножко в Казани, немножко в Томске, немножко в Харькове. А тут пошла по всей России! Это же огромные деньги были вбуханы! Построить целый город, академгородок. Построить институты, оборудовать их современным научным оборудованием. Физическое, химическое — оно же дорогущее! И на это при Хрущеве находились деньги. Фактически это происходило при Хрущеве. Я, правда, не знаю, кто был инициатором всей этой истории. Но ходила легенда, будто Несмеянов (Александр Николаевич Несмеянов, академик АН СССР, химик-органик, ректор МГУ с 1948 по 1951 год, президент АН СССР с 1951 по 1961 год. — Прим. авт.) плыл на лодке по Оке, увидел этот бугор и сказал, что здесь будет город Пущино. Другой вариант — что будет город Турово, на другой стороне, это дальше за Приокско-Террасным заповедником. Прямо как Степан Разин, плыл и увидел! Но это только легенды. Потому что ничего исторического мы не знаем.