Андрей Капица. Колумб XX века
Шрифт:
«Поэтому сразу исключаются в качестве возможной причины рифтообразования… дрейф отдельных глыб континентальной коры». В современных представлениях о развитии океанического дна, где предполагается «растекание» коры на тысячи километров в стороны от рифтов, компенсация мыслится в форме обратного погружения океанической коры в мантию в зонах глубоководных желобов. Ничего подобного на материках не происходит. Ни для Восточно-Африканских, ни для Байкальского, ни для Рейнского рифтов невозможно найти зон, в которых раздвижение коры компенсировалось бы ее поглощением на глубину. Таких зон [на материках] не существует. Но, вероятно, и нет необходимости заботиться об их существовании:… если растяжение в связи с континентальным рифтом измеряется несколькими километрами, а ширина свода, с которым связан рифт, достигает многих сотен километров, то требуемая для компенсации раздвижения деформация, распределенная более или менее равномерно по поверхности свода, не превысит
229
Белоусов В. В. и др. Восточно-Африканская рифтовая система. Т. I–III. М., Наука, 1974.
Вот к такому неожиданному выводу пришла Комплексная Восточно-Африканская экспедиция Академии наук СССР! По воспоминаниям Андрея Петровича Капицы, В. В. Белоусов сделал по этому поводу доклад в геологическом клубе Найроби. Начиная от названия «Против теории континен-тального дрейфа», вывешенного на стене вестибюля Университета Восточной Африки, до, собственно, содержания он вызвал у присутствующих целый шквал эмоций. Тут же начались выступления в защиту континентального дрейфа, в общем, пошла бурная и плодотворная научная дискуссия, в которых так любил участвовать Андрей Петрович!
Параллельно КВАЭ собрала подробные данные по залеганию в Восточной Африке радиоактивных и редкоземельных элементов, металлов платиновой группы. Это же надо было умудриться всего за три полевых сезона утащить из-под носа англичан, французов и бельгийцев уникальный стратегический материал! Думается, далеко не все результаты КВАЭ были опубликованы…
На исходе 1960-х годов у Андрея Петровича вообще все складывается как нельзя лучше. В 1968 году заканчивается его житье-бытье с семьей в капицынском «общежитии» на Ленинском проспекте, 13: ведь старшей дочке Ане уже четырнадцать, а младшей Наде — десять. В этом году Андрей Петрович получает отдельную четырехкомнатную квартиру в зоне «И» главного здания МГУ.
А в 1969-м в двух томах выходит «Атлас Антарктики», над которым в составе большого коллектива трудился Андрей Петрович. Первый том — исполинский фолиант с габаритами 60 x 76 см. Мелованный картон, карты с перспективным изображением рельефа, лоции, диаграммы, профили, схемы научных станций, аэрофотоснимки. На 66-й странице — карта подледного ложа Антарктиды из докторской диссертации Андрея Петровича. На развороте 94–95-й страниц — двадцать обработанных им профилей сейсмогравиметрического зондирования и карта ледникового покрова — тоже из диссертации. Во втором томе — его статья «Рельеф подледного ложа Антарктиды».
«Нас, полярников, часто звали на телевидение, — рассказывает Владимир Михайлович Котляков, гляциолог, академик РАН, научный руководитель Института географии РАН и его директор с 1986 по 2015 год, почетный президент Русского географического общества. — Тогда Антарктида была очень популярной, все живо интересовались. И как-то раз нас вместе с Андреем пригласили на знаменитую передачу „Клуб кинопутешествий“. Она должна была быть целиком посвящена Антарктиде. В тот момент, на наше счастье, вышел „Атлас Антарктики“, и мы взяли его с собой, чтобы показать, как он выглядит, всем. Тогда никакой записи не было, все шло в прямой эфир. Нам сказали: передача длится примерно час, ведущий вам будет задавать вопросы. А ведущим тогда был кинорежиссер-документалист Владимир Адольфович Шнейдеров. И вот мы пришли. Где же это было? По-моему, в Останкино. Нам сказали: „Первые пятнадцать минут молчите, потому что будет идти фильм про Антарктиду, вступите после фильма. Так что уж вы сидите, во время прямого эфира ходить нельзя. Ждите, когда вам скажут“. Мы с Андреем сели, рядом спокойно сидит ведущий, атлас перед нами, жарко светят в лицо прожектора, камеры смотрят на нас. И вдруг ужас: фильм пошел задом-наперед, с конца к началу! И это в прямом эфире, кричать нельзя, мы пытаемся скрытно подавать руками сигналы. Ну, мы же видим на экране происходит что-то не то!
Как нам потом объяснили, такого просто не могло быть! И вот так секунд пятнадцать-двадцать, потом остановили, а никто этого даже и не заметил! Я потом спрашивал своих домашних, знакомых, все говорили: „Да не заметили мы ничего!“
И тут нам вдруг машут: „У вас пятнадцать минут, делайте, что хотите!“ Потому что все рассчитано на те 45 минут, которые будут потом, а на эти минуты — ничего: „Делайте хоть что-нибудь!“ И мы с Андреем пятнадцать минут просто разговаривали между собой. Он тоже был в трансе, в переживаниях, что все не так получалось, как было задумано. Мы с ним просто разговаривали про этот атлас. Даже, наверное, минут двадцать мы его рассматривали, взад-вперед листали.
А потом нам сказали, что все вышло на редкость удачно. Так мы с Андреем оказались на высоте — зрители вообще ничего не заметили. Все решили, что так оно и должно быть!»Андрей Петрович Капица теперь стал еще и телевизионной знаменитостью.
Все было бы хорошо, если бы не председатель парткома МГУ Владимир Николаевич Ягодкин…
Вот что рассказывал профессор Ю. Г. Симонов про те времена: «Идет заседание парткома, выступает Ягодкин: что вот, мол, нужно добиться того, чтобы студенты, которые поступают в Московский университет, на 70 % были из рабочих и крестьян. И это в конце 1960-х годов! В принципе, беседа кулуарная, никакого распоряжения ЦК КПСС по этому поводу не было. А я в то время был членом парткома МГУ. И когда он говорил вот такие вещи, у меня, конечно же, возникали возражения. Биологи, химики меня поддерживали, и я тоже выступал: „Товарищи! Ведь мы же все читали историю партии. Это он про 30-е годы говорит! А дальше-то чего было, вы разве не помните?“ И оказалось, что ягодкинская безграмотность была тогда у всех гуманитариев. И даже кое у кого из физиков — я долго был в оппозиции к физическому факультету.
Но ничего из этого такого ни для меня, ни для географии не получилось. В то время в Коммунистической партии царствовали корпорации. Только потому, что сталинизм начал сдавать свои позиции. Больше там ничего особенного не было. „Корпорация“ — это что такое? Вот мы с тобой выпили, закусили, а завтра проголосовали вместе. Тебе что, жалко меня поддержать? Ну, а если я еще два притопа, три прихлопа, сегодня играю в волейбол, а завтра в футбол, то кто я такой? Ну, я свой парень! Вот и все, больше у меня никакой поддержки, защиты не было. Ни с кем я не пьянствовал. Просто я научился противостоянию естественных факультетов против гуманитарных. Это были два лагеря. Я был в том, где математики, физики. Гуманитарии тогда „копали“, или им такое задание дали, под нашего беспартийного ректора — Ивана Георгиевича Петровского. Хотели заменить его на партийного гуманитария.
И я говорил Андрею: „Вот сейчас Ягодкин против меня будет выступать, а ты сиди в зале. Я буду против, так ты меня поддержи!“ Это вот такая была наша линия. За спиной у меня никого не было. Отца арестовали, когда мне было пятнадцать, и я стал „сыном врага народа“.
В нашей дружбе я считался старшим. А он — Капица! Ну разве может Капица быть младшим? Я тогда крепко с Ягодкиным сцепился. Он был экономист со странными взглядами и говорил, что интеллигенции нельзя доверять, ее нужно проверить. Ей надо проникнуться пролетарским духом. А я ему отвечал, что это все устарело. Так вот, Андрей ходил на все заседания парткома и одним своим присутствием меня защищал. Ягодкин понимал, что у Андрея папа в Президиуме Академии наук. И во время вражды географического факультета с Институтом географии Андрей тоже служил гарантом моей неприкосновенности».
Татьяна Юрьевна Симонова дополняет рассказ папы: «Я поступила в университет в 1969 году. Тогда весь год шли митинги у китайского посольства, поскольку с марта до конца октября шел конфликт на острове Даманском. Осенью 1969 года нам профессор Славин (Владимир Ильич Славин, геолог, стратиграф, тектонист, доктор геолого-минералогических наук, профессор МГУ. — Прим. авт.) читал лекции по общей геологии. А кроме лекций были практические занятия, на которых мы в Музее землеведения перебирали камушки. В один прекрасный день нам сказали: „Всем завтра не приходить!“ Нагнали кагэбэшников молодых, переодели в гражданку и посадили перебирать камушки вместо нас. Потому что та сторона 27-го этажа, где мы перебирали камни, выходила на китайское посольство. Это только чтобы мы в окошки не посмотрели. Тогда в университет вообще приехало огромное количество кагэбэшников. Как-то мы шли из школы, последний год учились, а перед ДК все было заставлено грузовиками с людьми, и нас с Танькой Слукой домой не пускали».
Сохранилось письмо Андрея Петровича тех времен родителям, но больше маме — Анне Алексеевне. Отца он немного побаивался, а с ней у него всегда были самые теплые, доверительные отношения. Письмо адресовано в Париж, в нем и накал страстей, кипевших вокруг фигуры ректора МГУ, и памятник той далекой эпохе:
«Дорогие папа и мама!
Как „в добрые старые времена“ пишу с „оказией“, кажется, это самый верный и быстрый путь переписки.
Вот уже две недели, как я в Москве, и большей частью занимаюсь своим склочником. Министерство переменило свою „точку зрения“, и приходится снова сражаться. Это всем надоело. Вчера Елютин (Вячеслав Петрович Елютин, член-корреспондент АН СССР, специалист по ферросплавам, кавалер четырех орденов Ленина, лауреат Сталинской премии, министр высшего образования с 1954 по 1959 год, а затем высшего и среднего специального образования СССР до 1985 года. — Прим. авт.) сказал, что ему надоело заниматься этим склочником, что ему ясно, что ему не место в МГУ. Иван Георгиевич держится молодцом, но тем не менее дело еще далеко не решенное.