Андрей Кончаловский. Никто не знает...

кинематограф, но и театральная (драматическая и оперная) сцена увлекает его. Он пишет

сценарии, издает мемуарные и публицистические книги, пользуется непрестанным вниманием

СМИ, желанный гость, участник, член жюри отечественных и международных кинофестивалей.

Объездил полмира, в его знакомых, приятелях и друзьях были и остаются поныне известнейшие

люди, художники, политические и общественные деятели. Широко известно также, что его

никогда не обделяли вниманием женщины. Напротив. Среди тех, с кем романы Кончаловского

стали достоянием общественности, и знаменитые красавицы из числа мировых

кинематографических звезд. Его любили и любят. А он отвечал и отвечает тем же.

Сегодня его пятая супруга — милая женщина в расцвете своей зрелой красоты,

талантливая актриса, заботливая мать для двух его детей и любящая, просто обожающая своего

умного, талантливого, знаменитого мужа жена. И это не мешает ему поддерживать дружеский

контакт со своими прошлыми спутницами жизни, помогать другим своим детям (а всего их у

него — семь), любить их, тепло встречаться с ними.

Счастливчик, просто счастливчик, несмотря ни на что! И, что самое интересное, он не

стесняется быть счастливым. И это в стране, где издавна сложилась привычка скорее

несчастного приветить и пожалеть, а счастливого — завистливо попинать, да еще и нагадить

ему вдобавок. Он не только не стесняется быть счастливым, но и публично утверждает это как

свою жизненную установку.

«Будь я алкоголик, нищий, сын диссидента, — писал он в конце 1990-х, — к моим

картинам относились бы много лучше. Да, все-таки я слишком благополучный человек, чтобы

коллеги считали меня заслуживающим внимания художником. Поменял ли бы я свою судьбу,

мечты, радости, надежды, восторги, разочарования на успех и признание своего творчества у

тех, кто меня не любит? Нет, не думаю. Конечно, обидно наталкиваться на предвзятость. Но

несчастным из-за этого не буду. Как говорится, себе дороже…»

А позднее, касаясь общих принципов формирования «драматургии» человеческой жизни,

он говорил: «Большинство людей несчастны именно потому, что их жизнь не такая, как им

хочется. Они придумывают себе жизнь и очень огорчаются, когда все происходит иначе. И если

у кого-то получается следовать запланированным курсом, то это случайность. Поэтому делай

что должно, и будь что будет. Тебя несет, а ты только и можешь, что подгребать то в одну

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

5

сторону, то в другую. Но все равно с поезда сойти невозможно. Когда начинаешь об этом

задумываться, ценность жизни становится совершенно другой…»

Сказано было, что примечательно, в дни его семидесятилетнего юбилея. В большом

интервью — пассаж многосмысленный и определяющий. С одной стороны, в нем видно

чеховское осознание неуправляемости жизненного потока, а отсюда — вынужденная, но

спокойная трезвость реакции как на «возвышающий обман», так и на «низкие истины»

существования. С другой же — твердость режиссерской позиции демиурга: делай что должно.

А что должно — определяется его собственной этической позицией.

В течение жизни Кончаловский не раз почти инстинктивно покидал тех из своих

приятелей, даже очень близких, которые так или иначе попадали в число «несчастных», — как

будто боялся заразиться. Об этом он рассказывает в своих мемуарах, рассказывает, искренне

винясь, но, чувствуется, преодолеть в себе инстинкт самосохранения от «несчастности» не

может.

Однако в счастливом сюжете его существования есть закавыка. Охраняя себя от неудач и

бед, избегая их в повседневном течении жизни, в творчестве своем он, напротив, всей душой

влечется к неудачникам и несчастным, испытывает неподдельный интерес к тому, что

отсутствовало в его собственном опыте и что, как мне кажется, он хочет пережить как

несостоявшееся, но возможное: «И я бы мог!» Он любит себя в обличии другого.

При всем своем внешнем рационализме и жесткости он как-то беззащитно сентиментален.

Готов разрыдаться над судьбой другого, часто вымышленного человека, как, например, над

судьбами феллиниевских Джельсомины или Кабирии. Именно по этой причине ему

чрезвычайно симпатичны чеховские герои: обыкновенные, даже посредственные люди, с кучей

комплексов, не очень умные, погрязшие в бытовщине. Несчастные…

Герои его картин, может быть, и ощущают себя в иные моменты счастливыми, но это

мимолетное и очень субъективное переживание. Как правило, это люди, выбивающиеся из ряда

вон, как раз в силу своей несчастности, часто, я бы сказал, юродивости. Хотя бы герои первых

двух его больших лент — «первый учитель» Дюйшен и деревенская «дурочка» хромоножка Ася

Клячина, которая любила, да не вышла замуж.

Его очень земные герои, как правило, бездомны, лишены пристанища, внешне вроде бы и

существующего. Они живут — как по краю ходят. А то и гибнут, бессмысленно и

беспощадно, — как бурильщик Алексей Устюжанин из «Сибириады» или пораженная мозговой

опухолью чернокожая Эдди («Гомер и Эдди»).

Но ведь и очень неземные герои Тарковского — тоже «вечные странники». Однако они

отчетливо автопортретны. Их напряженное до истерики духовное самопостижение близко

самому создателю, так же фатально неустроенному в повседневной жизни. Иногда эти герои

очевидное второе «я» автора.

Кажется, ничего похожего нет у Кончаловского. Но меня тем не менее никогда не

оставляет ощущение физического присутствия режиссера в кадре его картин в образе кого-то из