Андрей Рублев

– Побеседовали, – с обидой в голосе сказал Андрей. – Думал, что поймешь мое разумение.

– Не серчай, Андрей. Замысел твой зело предерзновенен.

– Может, ты и прав. Прав. Лишка во мне всяких замыслов. Напрасно тебя взбаламутил.

Даниил подошел к Андрею, положил руку на его плечо:

– Успокойся. Дай срок все обдумать.

Андрей торопливо надел подрясник и вышел из кельи.

Оставшись в одиночестве, Даниил лег было на лежанку, но тотчас встал, недовольно ворча:

– Всегда всякими замыслами свою разумность нудит. Жить не может без беспокойства.

Ворчит Даниил, размышляя о замысле Андрея.

Весенняя ночь вливает прохладу в духоту кельи, пропитанную запахами людского жилья и рыбьего клея.

Над монастырем темень ночи с яркими зрачками звезд…

4

Морось дождя началась с ночи, но клязьминский боярин Демьян Кромкин поездку в Троицкий монастырь не отложил. Выехал из вотчины, когда перестали голосить петухи. Два возка кони выкатили на большак, окуная колеса в грязь.

В первом возке, на вороных конях, уместился боярин и родственник по жене, монах Чудова монастыря Филарет. Во втором возке с поклажей в дар монастырю, на сивых конях, ехали две молодухи из домашней челяди, потому что Демьян, маясь ногами, дозволял водить себя только молодухам. За прошедшие годы Демьян состарился и одряхлел. Поубавилась грузность в теле, отвисли щеки и набухли мешочки с желтизной под глазами. Окладистая борода совсем побелела, как и волосы на голове. Но одежда на боярине богатая, несмотря на то что живет в вотчине уединенно.

Его вынужденное затворничество началось вскоре после того, как великим князем стал Василий Дмитриевич. Оказавшись в опале, Демьян от обиды затворился в вотчине. Старость навязчиво заставляла вспоминать про совесть, а вспоминать о ней Демьяну не хотелось, уж больно часто ради обогащения прятал ее в дальний карман. Но совесть настойчива, от всех разладов с ней вынужден был Демьян искать успокоения в молитве, совершать наезды в Троицкий монастырь.

В прошлогоднее богомолье Демьян удостоился встречи с живописцем Андреем Рублевым. Пожаловался ему на свою старость и на недостаток, а живописец, пожалев его, одарил иконой Христа, которая Демьяну больше всех понравилась.

Дома, молясь перед ней, Демьян вскоре начал испытывать душевное беспокойство от взгляда Христа с иконы. Доброта во взгляде Христа, а в доброте вся сила допроса к Демьяновой совести. Все чаще и чаще она заставляет Демьяна задумываться о прожитой им жизни и сознаться в своей бесчестности. Время шло, а душевное беспокойство лишало сна и аппетита. Супруга дала ему совет одеть икону в оклад, да не поскупиться и заказать золоченый, потому как икона, по ее словам, не хотела быть без оклада. Совет жены показался разумным, но Демьян решил все же посоветоваться с Филаретом.

Филарет приехал без промедления, почувствовав, что раз опять понадобился, то можно будет поиметь и свою выгоду, как было в ту пору, когда он подал боярину совет о подметной грамоте для митрополита Алексия. Филарет долго всматривался в лик Христа на иконе. Монах уже повидал в Москве несколько икон, писанных Андреем Рублевым, о которых молва говорила, будто есть в них недозволенные отступления от канонов написания ликов Христа, поэтому, хорошенько рассмотрев икону Демьяна, он воочию убедился в правоте этой молвы.

В выражении глаз Филарет не нашел надобного им божественного всемогущества, которое иконописец по своей воле заменил человечьей добротой. Свое суждение об иконе Филарет закончил советом без промедления везти ее обратно в монастырь, показать игумену и добиться запрета Рублеву изображать Христа с людской добротой во взгляде. Филарет так настаивал на поездке в монастырь, что Демьян вынужден был выполнить его желание и даже пообещал сказать о неподобающем отношении Рублева к канонам, хотя сам не имел о них понятия, а лишь боялся встречаться с человечьей добротой и ласковой пытливостью глаз, смотрящих на него с иконы.

Филарет ехал в монастырь не только из-за любопытства или желания повидать живописца Рублева, о котором говорили в Москве, но и потому, что надеялся в монастыре обратить на себя внимание своей защитой канонов православного писания икон. Он надеялся своими глазами увидеть, как вынужден будет смиренно покориться воле игумена не в меру смелый Рублев.

Кони, отфыркиваясь, катят возки по размытому дождем большаку, окуная по самые втулки колеса в жижу грязи. Седоки, занятые своими мыслями, молчат. Дождь сыплет мелкий, по-осеннему затяжной…

5

Игумен Никон осчастливил боярина Кромкина лишь прохладной беседой, выслушав сбивчивый, взволнованный рассказ Кромкина о душевном беспокойстве, обуявшем его от молитв перед образом Христа, написанным Андреем Рублевым, пообещал вразумить иконописца и наставить на путь истины.

Оставив икону у игумена, Кромкин ушел, недовольный беседой. Филарет, обиженный невниманием к нему игумена, который не пожелал повидаться с ним, успокоил Демьяна, сообщив, что найдет другой путь, чтобы о них заговорили как о ревнителях православной веры. В родном монастыре Филарет слыл мастером по части сплетен и склок, и своим талантам он нашел применение и в Троицком монастыре. На третий день пребывания в обители он повстречал знакомого монаха Никанора, рассказал о причине своего приезда, даже не подозревая, что собеседник слывет недругом и хулителем Андрея Рублева. Именно из-за наговоров Никанора игумен, чтобы пресечь пересуды, икону, на которой Рублев изобразил Христа в пустыне, велел перенести в свои покои, не дозволив показывать икону верующим.

Теперь Никанор начал сказывать монахам о том, что богомолец привез икону в обитель, посчитав ее греховной и недостойной для молитв перед ней. Молва об этом быстро распространилась. Среди живописцев начались пересуды, переходившие в крикливые споры между защитниками и противниками Рублева. Дошло до того, что Никанор с несколькими монахами обратился к игумену со слезной просьбой оградить обитель от своеволия Рублева. Никон, знавший, что богомольцы иконы Рублева охотно приобретают, пытался остепенить просителей, уверял их, что не находит в привезенной иконе ничего, что можно было бы посчитать недопустимым и оскорбительным для веры своеволием. Однако монахи были настойчивы. Требовали наложения на Андрея епитимьи, намекали, что в противном случае подадут жалобу митрополиту.

Игумен пообещал выполнить просьбу, но медлил с ее выполнением. Никону был известен независимый нрав и стойкое упрямство Рублева, но игумен также помнил о том, что Андрею покровительствовал Сергий Радонежский, а кроме того, с ним совсем недавно милостиво беседовала сама великая княгиня Евдокия. Она видела ту икону, которая стояла теперь в игуменских покоях и с которой игумен до сих пор не мог решить, как поступить. Иконы Рублева давали монастырю прибыток, необходимый для задуманного Никоном возвеличения монастыря. Недавно он ответил вежливым отказом на просьбу игумена Андрониева монастыря отпустить Даниила Черного и Андрея Рублева для росписи нового храма. Отказал из-за опасения, что живописцы могут не вернуться. Склоку среди живописцев, как хорошо понимал Никон, необходимо было погасить самым решительным образом. Он не мог допустить, чтобы весть о ней дошла до митрополита, который до сей поры был к Никону благосклонен и милостив. Правда, Никон понимал, что не сможет до конца искоренить эту склоку, ибо в корне ее лежит слепая зависть монахов к чужим успехам, будут ли это успехи Рублева, Прохора из Городца или Даниила Черного.