Анекдот о вечной любви

Самой себе я казалась убедительной, да и Петька вроде бы соглашался, но для порядка продолжал жаловаться на меня, а заодно и на всех женщин, которые вертят мужиками, как хотят.

На наше счастье, в регистратуре сегодня трудилась та же тетка, что и в предыдущий мой визит в поликлинику. Марь Ванна, кажется. Дождавшись, пока очередь к окошку более или менее рассосется, Петруха, напустив на себя важный вид, развернул перед суровой регистраторшей удостоверение внештатного сотрудника милиции. Только на тетку «корочка» впечатления не произвела. Она скрестила руки на груди и равнодушно поинтересовалась:

— Ну и что?

— Вы Мария Ивановна, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Петька.

— Нет, я Анна Семеновна, — спокойно отозвалась тетка, а я от неожиданности изумленно разинула рот. Петруха с кривой ухмылкой взирал на меня с высоты своего роста, как утомленный жизнью аксакал взирает на безусого юнца.

— То есть как это — Анна Семеновна? — заволновалась я. — Почему же в прошлый раз вы были Марь Ванной?

— Девушка, я уже пятьдесят восемь лет Анна Семеновна, никакой Марь Ванной не была, а вас вообще первый раз вижу, — с этими словами регистраторша повернулась к нам спиной, дав понять, что аудиенция окончена и нечего здесь торчать.

В крайне подавленном состоянии я поплелась к выходу, стараясь не встречаться взглядом с ординарцем. На его лице застыла саркастическая ухмылка, но было заметно, что и он обескуражен подобным поворотом событий. Остановившись на крыльце, я стрельнула у Петьки сигарету, глубоко затянулась и с отчаянием воскликнула:

— Ничего не понимаю! В тот раз она отзывалась на Марь Ванну, а сегодня вдруг сделалась какой-то Анной Семеновной.

— Бывает, — нервно затягиваясь, пожал плечами Петруха.

— Да не бывает! Она врет, это же ясно!

— Когда? — коротко поинтересовался приятель.

— В каком смысле? — опешила я.

— Когда врет: тогда или сейчас? А вообще — то, нам без разницы, кто она на самом деле. Все равно от такой толку не будет, не станет она никого опознавать.

Чудилась в словах Петрухи смутная правда — кем бы ни оказалась противная регистраторша, сотрудничать со следствием она вряд ли согласится.

— Ребятки, угостите сигареткой! — раздался откуда-то снизу сипловатый голос. Я оглянулась. У высокого крыльца переминался с ноги на ногу пожилой, невероятно смуглый бомж, чем-то неуловимо похожий на обмазанного шоколадом Кикабидзе. Вахтанг был, как и положено бомжу такого уровня, аристократичен. Внутреннее достоинство проглядывало во всем: в драповом пальто без пуговиц и с оторванными карманами, в широкополой шляпе с дыркой на тулье для вентиляции, и даже в незастегнутом гульфике на широких штанах. В этой незастегнутости сквозила целая бездна изящной небрежности, байронизма, дендизма и бог знает, чего еще.

Отказать столь колоритному персонажу в его скромной просьбе было так же невозможно, как отказать ребенку в конфетке.

— Я слыхал, вы о нашей Аннушке беседуете? — примкнул к разговору шоколадный Кикабидзе, сдержанным кивком головы поблагодарив Петьку за сигарету. — Видная женщина! Мы тут все в нее немножко влюблены.

— Кто это «мы»? — ради приличия поинтересовалась я.

— Наше сообщество, — последовал ответ, полный достоинства и тайной гордости. — Мы тут неподалеку, в подвале соседнего дома, обосновались. В больничку-то захаживаем время от времени. Как же без этого? В основном, конечно, в травмпункт: народ у нас эмоциональный, чуть что — сразу конфликт. А место тут хлебное, для работы очень подходящее: хворые — они обычно щедрые. Охранники к нам привыкли, не шугают уже, а Семеновна иной раз даже иногда работенку кой-какую подкинет. Двор подмести, коробки выбросить… не безвозмездно, разумеется.

Сообщение Вахтанга меня заинтересовало:

— Стало быть, у поликлиники постоянно кто-нибудь из ваших… э-э… коллег работает?

— Непременно. С утра и до вечера с часовым перерывом на обед. Все в полном соответствии с предписаниями КЗОТа.

Я потребовала у Петьки телефон, нашла фотографию Студента и Мрачного и продемонстрировала ее бомжу, сопроводив действие вопросом:

— Кого-нибудь из этих двоих видели?

Дядька некоторое время усердно разглядывал снимок, подслеповато щурясь, а потом ткнул шоколадным пальцем в Мрачного:

— Его. Буквально пару-тройку дней назад. В то утро мы Егорыча как раз в травмпункт отвели — он накануне вечером ногу сломал. Всю ночь водкой лечился, а к утру, протрезвевши, говорит: мочи нет, болит, стерва! Ну, мы его и сопроводили. А когда, значит, мимо регистратуры корячились, я краем глаза заметил, как наша Семеновна с этим типом шушукается. Он ей еще не то конверт, не то бумажку какую-то сунул…

— Рецепт! — обрадовалась я, в то время как Петька с явным недоверием внимал шоколадному Кикабидзе.

— Не знаю, врать не приучен. Но что-то сунул, видел своими глазами.

— А ты не обознался, дядя? — по-прежнему с недоверием спросил Петька, чем, кажется, обидел товарища.

— Никак невозможно. У меня на лица профессиональная память. Я ведь в раньшие времена гранитчиком работал.

— Кем, кем? — не поняла я.

— Гранитные памятники на могилки усопших готовил. Пока одну доску смастеришь да установишь, лицо клиента как родное становится. Потом с закрытыми глазами мог место захоронения найти.

— A-а, ну тогда, конечно! — со значением протянул Петруха.

Бомж махнул рукой и отправился восвояси, стрельнув на прощанье еще пару сигарет и содрав с нас за информацию пятьдесят рублей.

— Петя, я неожиданно все поняла, — после короткого молчания торжественно провозгласила я. — Вернее, вспомнила. Анна Семеновна говорит правду. Никакая она не Марь Ванна.

— Поздравляю с открытием! — хохотнул ординарец.

— Не смейся, я серьезно. Просто я немного запамятовала, что простительно с моим сотрясением. Когда мне позвонил Голос, он велел, чтоб в регистратуре я сказала пароль: дескать, я от Марь Ванны. Тогда будет мне подсказка. Ну, я сказала, и меня отправили в лабораторию, а там дали рецепт…

— Вечно ты вводишь массы в заблуждение, — проворчал Петруха.

— Давай попробуем поговорить с ней еще раз, — предложила я.