Ангел Маруся

В избушке топится печь, и из трубы на крыше выползает белёсый дымок, теряясь в кутерьме снежинок, которые из мелких и колючих превратились в большие белые хлопья, валящиеся и валящиеся из дырявого небесного мешка… Снег засыпал Ванечкины следы, глубокие колеи разбитой деревенской дороги, пустые поля и подёрнутую льдом речку. Деревья в лесу, крыши домов и всё, что люди, утеряв ощущение природы, не успели попрятать в дома.

43

Я вижу Ванечку, клюющего носом в старом разбитом «москвичонке», однако еще держащем тепло допотопной печки, и довольно резво продвигающемся в направлении столицы сквозь снежный буран. Хитрый дед — водитель, заручившийся честным благородным словом юноши на предмет достаточной оплаты его услуг, пребывает в хорошем настроении, шуруя посередине единственной полосы, нимало не тревожась скопившемся за ним хвостом из фур. Он сорок лет за рулём, плевать он хотел. Ивану неловко, он чувствует себя невольным сообщником старика-разбойника.

Перед въездом в поселок городского типа Ёшкин Мох дорога становится чуть шире, и дальнобойщики, один за другим, радостно пролетают мимо, гудя и показывая жесты, что опять же, нимало не впечатляет дедка. Ваня искоса посматривает на водителя, ухватками и обликом похожего на старого дорожного чёрта и думает — а не перекреститься ли?

Ему кажется, что счастливо закончившееся глупое приключение будет теперь лишь изредка напоминать о себе внезапным ознобом или приступом стыда, но я — то знаю — он теперь вечный должник. Той, чей взгляд так пуст, а дыхание обжигает холодом.

Потеря невинности, Ванечка, должна быть хорошо и заранее обдумана — в свете того, что ты приобретешь взамен. К сожалению, понимаешь это слишком поздно. Но ничего, у тебя теперь есть я — твой персональный ангел, обращайся.

Ты — то, наверное, уже не застал те времена, когда хорошо успевающие пионэры брали двоечников и троечников «на буксир», а я их прекрасно помню, самой доводилось выступать в роли баржи. Считай, что теперь меня назначили к тебе буксиром. И зачёт нам вместе придется сдавать. Тебе — человеческий, мне — ангельский.

Предупреждаю — ангел я ещё не совсем настоящий, а так — интерн. Могу ошибаться. Впрочем, ты ни о чём таком ещё не знаешь и даже не предполагаешь. Это потом, при моей хорошей работе, зародятся у тебя смутные догадки о поддержке небесных сил. А пока — вперёд, в новую жизнь. Старая-то ведь так и осталась — под мостом, близ деревеньки Кудыкино.

44

Прежнее сползает с меня шелухой, легко и безболезненно, как и не была я чьей-то женой, подругой и матерью. Это не душа черствеет, это кончается роль. Я смотрю вашу жизнь как фильм, и всё реже что-то дрожит во мне. После меня остались вещи и фотографии — земные скорлупки, это всё вам. Мне же пребывать пока голой луковкой среди неба и звёзд.

Только роль. Всё остальное — не более чем реквизит, выданный во временное пользование.

Паяцы ближе к небесам, они — знают. Ну, или догадываются. Нам представляют жизни, а мы думаем, что театр есть просто щекотание нервных эстетических окончаний. Закроется занавес, и можно уже будет идти зарабатывать деньги или пить пиво в буфет. Мы думаем, что это и есть настоящее потому, что ощущаемо. Легко, без специальной подготовки. К великому нашему изумлению, в один прекрасный день это настоящее может потерять свой вкус и привлекательность. Перестанет вдруг привычно услаждать желудок или там сознание набором приятных ощущений. Можно, конечно, здесь от пива перейти к водке, а от денег — к большим деньгам, но вряд ли это будет радикальным средством.

А нематериальное, между тем, обладает не меньшим смыслом и значением. Просто, в одном случае нужно долго бежать и махать крылами прежде, чем взлететь, а в другом разе достаточно на попе поехать с горки.

Но! Если вдруг взлететь всё-таки удастся — какими же мелкими покажутся забавы материального обладания. Впрочем, к ним, при желании, всегда можно вернуться, и они не утратят своей невинной прелести, а ещё и приобретут. Это — как шампанское с громкой родословной закусить селёдочкой. Пробовали?

Или вот я — наверняка вы прониклись симпатией к моему почти истаявшему материальному. Это хорошо. Это поможет мне сделать то, что называется «приостановкой неверия». Не дабы пощекотать девичье честолюбие или получить какую маленькую пользу, а — из любви к искусству.

Если вдуматься, искусство — оно и есть выражение нематериального через материальное. Прошу прощения, если кто-то дошел до этого раньше меня, а я и не знала. Сделайте скидку на мою недавнюю заинтересованность такими вопросами.

Вообще, ангелу знать и уметь нужно многое — попробуйте-ка поработать в «небесной 911». Но, с другой стороны, и доступно нам почти всё, все секретные файлы и миллионы припорошенных звёздной пылью папок с грифом служебного пользования.

45

А на земле — не за горами самый лучший, горячо любимый народами праздник Новый год. Уже сидят на крышах огромные надувные Санты, стоят в супермаркетах и банках разнаряженные ёлки, покупателям сулят бешеные скидки. Такое впечатление, что люди хотят скорее избавиться от старой, надоевшей за год, прежней жизни, нескладной и некрасивой, и нырнуть в волшебные воды реки, не делающей различий камням и пароходам.

Даже разбитое корыто плывет по ней, даже плот из пустых бутылок, любовно уложенных в сомнительного вида тару, и любому — по потребностям его. Просто коммунизм какой-то. Хотя в него мы верили только один раз, а в новую жизнь — искренне и каждый год.

Ходит по свету в первую ночь Нового года добрый дедушка Николай с мешком подарков и кладёт, кладёт их под ёлочки. И те, кого любят, получают желаемое. А добрый дедушка возвращается на родину, где и зимы-то практически не бывает, и ложится отдыхать в каменную постель, и накрывается каменной крышкой, отполированной руками и губами жаждущих чуда.

Верите ли вы в деда Мороза? А в Санта Клауса? А не хочется ли вам послать на хрен спрашивающего? Поделиться детскими разочарованиями от папиных тапочек из-под красной шубы? Или алкоголического запаха чужого дядьки? Или — ещё лучше — ненароком сползшей бороды детсадовской воспитательницы. А ещё некоторые ангажированные Морозы в своем рвении доходят до откровенного цинизма — делятся со средствами массовой информации желаниями, трепетной детской ручкой крупно выведенными на листке в клеточку. Нет! Лично я верю в Николая Угодника, когда-то я плыла по морю цвета бирюзы, за которым — его родина и гладила тёплый камень его последнего земного пристанища.

46

Мой подопечный, обплаканный и обласканный, зацелованный и закормленный мамками-няньками, накануне отметивший своё возвращение в клубе сурового стриптиза, возлежит в смятых утренних постелях с тяжёлой головушкой. С тяжёлой и дурной, по всей видимости, потому как бродят там не те мысли. Не о достойном начале новой, подаренной ему жизни, а о бесславном продолжении старой. Тянется к трубке подрагивающая рука, набирает до боли знакомый номер, бешено колотится сердце. Иван! Я вот тебе провода-то вырву! Нет, не из ревности, и уж тем более, не из чувства собственности, это мне уже не свойственно, проехали. Не могу я порой смотреть, как вы распоряжаетесь своей единственной и уникальной. Пока ещё данной вам в ощущениях. Уж лучше, дорогой мой Ванечка, давешняя стриптизная огневушка-поскакушка, исполнявшая тебе, виновнику торжества, приватный зажигательный танец. Хорошая такая девочка — отличница, спортсменка. Только что не комсомолка. Ну, да кого сейчас этим удивишь. А стриптиз — это так, из любви к искусству. Ну и к деньгам, конечно.