Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

40

А вот есть такой остров … Там прозрачное море тихо плещется в берега, и летают в небе над ним сытые морские птицы. Горы там сторожат века, а древние крепости на них — тайны. Однажды из моря, стирая ладонями пену с загорелой кожи, вышла та, чье имя — как музыка волны, накатившей на берег. Там отдыхали боги и трудились люди, облагораживая каменистые почвы. Там одиннадцать месяцев в году — лето, а жизнь похожа на исполнение желаний.

…Открывай глаза, Дашка, это я. Впрочем, глазами ты меня все равно не увидишь — так, закачается в воздухе дымка, поморгаешь — и нет её. Все равно, открывай. Пусть входит в тебя здешняя красота и делает запасы в организме на всю долгую русскую зиму. С её извечной городской слякотью, ветром, насморком и грязными

машинами. Я прилетела к тебе оттуда, где наша с тобой суровая родина. Где маленький замызганный трактор переворачивает плугом несбывшиеся надежды земли, смотрит из-под руки на улетающих птиц, морщась от низкого, вровень с глазами, осеннего солнца, баба Таня. Где цепенеют в предзимье города и люди, а кошки жмутся к теплым батареям. Ничего похожего на то, что наблюдаешь сейчас ты, беспокойная человеческая пчела, собирающая мёд впечатлений по всему свету.

Солнце здесь видит плоды своих трудов так же, как море и люди — это делает их равными и избавляет от суеты, свойственной неопределенности в завтрашнем дне.

Почему же, нахлебавшись благодати других мест, мы всегда возвращаемся? В родную зону рискованного земледелия, да чего там земледелия — рискованного жизненного уклада? А если не возвращаемся, то болеем и умираем. Какое кощеево яйцо зарыто под нашими невесёлыми березками или рябинками, пугающими теплокровных своим урожаем? Чьи зелёные колдовские глаза заглянули нам в душу? Кто отравил нас небом от горизонта до горизонта? Научил счастью превращения из неведомой зверушки?

Открыла глаза, Дашка? Теперь вставай! Пошли, окунёмся в тёплые морские воды. Виталика своего не беспокой, пусть и дальше лежит, накрывшись панамкой, не нужен он нам. Помнишь, как плавали здесь два года назад — молодые и красивые, и запросто выходили из пены морской, чисто две Афродиты. Ах, песни, резвость всякий час… Маленькие кабачки, душистое вино, глаза напротив — цвета созревших маслин, в которых отражается и гаснет закат. Свежий ветерок и музыка, музыка… Ни в какую реку нельзя войти дважды — а в море, в море можно?

Сейчас, перебирая в себе впечатления прожитой жизни, понимаешь, что остаётся не картинка, не звук и не реакция кожных рецепторов, а — магическое переплетение вкуса и градуса, как в вине. Кто-то всю жизнь квасил бражку да месил ногами плодово-ягодные остатки, экономя и выгадывая… А есть — ягодка к ягодке, и на просвет в каждой — солнце. Старые дубовые бочки исправят ошибки молодого вина, придадут аромат и крепость.

Здесь уж каждому — свое: кому похмелье с перегаром, кому — крылья.

Дашка, хочешь я уведу тебя с собой? Мы нырнём в морские пучины, распугивая стайки разноцветных рыбёшек и вызывая понятный интерес у пучеглазых зубастых созданий, мрачно скалящихся из колышущихся зарослей и склизких камней. Проплывём мимо скелетов кораблей с ещё не найденными сокровищами и каменных памятников иным эпохам… Я покажу тебе то, что никогда не увидеть, если смотреть так, как смотрите вы, ты услышишь музыку, которую не дано слышать смертному, ты узнаешь всё и обо всём… А взамен — какая малость, всего лишь выброшенная на берег оболочка. Её найдут рыбаки…

Не пугайся, это просто небольшая подначка, улыбка прозрачной субстанции, шутка бессмертной души. Всему своё время и каждому свой срок. Это как в море — коснётся тебя что-то лёгкое и холодное, заставив на миг оцепенеть — и опять всё по-прежнему, и солнышко светит, и набегающая волна ласково покачивает, и с берега ручонками машут, машут…

Вот и тебе, Дашка, машут — собирается тёплая компания для ради продолжения нескончаемого банкета тёплым курортным вечером. На загорелых лицах радостные улыбки — ни с чего, просто жизнь хороша. Плыви к берегу, подружка, веселись. А я — туда, где яркое закатное солнце превращает небо и море в некую расплавленную неопределенность первичного вещества.

41

Кто сказал, что мне нельзя почувствовать вкус и нежность маленькой игривой волны? Тёплую шершавость песка на берегу? Солнечный ожог? Память тела остаётся где-то вне его, за горизонтом, в огромной библиотеке земных впечатлений. Там материальное становится нематериальным, чувственное — эфемерным, а земное — вечным.

Да и какая разница — где пребывать, главное — как. Не хотите извлечь

из библиотеки впечатлений мелкий противный дождик в ноябре или там мокрые ноги под сиденьем общественного транспорта? Или визг тормозов за спиной? — Не хотим! Как дружно у нас получилось, прямо хор Пятницкого. Зачем тогда они хранятся на виртуальных полках? Затем, наверное, что мы их туда сами и поставили.

А вот сделаю я прощальный кружок над чудным островом, где осень-зима-весна умещаются всей компанией в один календарный месяц, помашу невидимым крылом Дарье, с ленивой улыбочкой глядящей в синее небо, и полечу-ка я дальше вокруг земного шарика. Имею полное право.

Мне кажется, что ваши сны, заполонившие собой то, что называют биосферой, тревожные и непонятные, настолько сгустили воздух вблизи земли, что стало трудно не только летать, но и дышать. Я могу поднять выше, где лёгкие сновидения птиц плавают подобно паутинкам в осеннем саду, посверкивая на солнце, или ещё выше — где нет ничего материального, даже облаков. Это может любая душа, пусть и состоящая при теле.

Клубки человеческих снов, такие же неловкие и тяжёлые, как бытие их хозяев, омытые дождичком, дают ростки, ветвятся и выпускают усы-лианы. В межсезонье они ловят в свои сети хрупкую человеческую психику, находя в ней дополнительное питание и иные удовольствия. Эти джунгли засыхают летом и вымерзают зимой, но никогда — насовсем.

Я ещё помню, как во время моего пребывания в высших учебных заведениях существовала научная дисциплина диалектического материализма, наводящая грусть — тоску зыбкостью суждений и неопределенностью предмета как такового. Наука эта была так похожа на враньё, что сдавать экзамен по ней было сплошным удовольствием. Всё сводилось к одному, повторяемому как заклинание — «боганет, боганет…». Есть только венец творения, царь природы, логическое завершение цепочки эволюции. Чегой-то только венец этот — набок…

Наверное, счастлив тот, кто сумеет исправить положение своего нимба ещё при жизни, сверив его координаты по кончику носа — примерно так, как это проделывают доблестные защитники Отечества с козырьком своей фуражки. Лично меня этот жест всегда завораживал.

42

Родина моя, со всеми твоими дураками и дорогами, которые — навсегда! Видя эти суровые просторы в пелене дождя, в снежной завесе, понимаешь, что, наверное, и нет лучшего места для осознания себя частью справедливого целого. Что нам грязь по колено, колдобины и заторы родных одноколеек, где все маневры — по встречной, заросшие бурьяном могилы и изрубленные сады, если можно — сто километров отовсюду и — все по-прежнему, «и ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит…».

Ну вот, напелася я, нагулялася, напутешествовалася, налеталася. Возвращаюсь. Не хватает только гостинцев — подарочков. А я и сама подарочек, дай бог каждому, не дай бог никому.

Отчизну засыпает мелким колючим снежком, подмерзшие просторы заворачивает в хрустящие пеленки зима — будет теперь баюкать в полусне-полуяви много месяцев, пока не надоест. Белый холодный налет придаёт знакомым местам призрачную новизну и свежесть. Кажется, что нужно сделать что-то решительное, обозначить какой-то новый этап или, по крайней мере, наконец, разобраться со старыми проблемами…

Ай — ай, Ванечка, куда это ты со двора в такую рань? И почему баба Таня печально смотрит тебе вслед с крылечка? Бодро похрустывает от решительной походки снежок, тянется цепочка следов в сторону шоссейки, пропускает удар сердце… Ничего, Иван, не печалься, что нас не убивает, то делает сильнее. Теперь, даже если оглянешься, и не увидишь ничего кроме снежной пелены от земли до неба.

Бабушка Таня, уже не таясь, от души всплакнет, и выйдет с этими слезами ледяная заноза, наросшая в сердце от близкого холодного дыхания пустоты за чертой. Перекрестит Татьяна Петровна снежную муть от неба до земли, да и пойдет почесать Глафире за рожками. Коза бесстеснительно заглянет ей в глаза, замекает и застучит копытцем, не переставая увлеченно пережевывать какие-то свои козьи наки и порываясь проскользнуть в приоткрытую дверь. Баба Таня начнет ей выговаривать что-то притворно-сердитое по издавна заведенному домашнему обычаю, а Глафира — отрицательно мотать рогатой головой, что, мол, всё не про меня, я — то самая лучшая.

Поделиться с друзьями: