Ангел Смерти

Короткий период раскаяния и самоедства, который Елена пережила после смерти мужа, давно закончился. Сперва она успокоилась, а потом стала все чаще задумываться о том, как вовремя скончался Анатолий, человек, предавший ее, растоптавший ее душу, разрушивший их с детьми жизнь, унизивший их! Дальше Лена додумать не смогла – потому что почувствовала, как в горле встает горький ком. А ей сейчас ни в коем случае нельзя раскисать! Никто в этой мерзкой больнице не должен видеть Елену Бурмистрову в столь жалком состоянии, достаточно того, что они и так смеются у нее за спиной!

Елена вышла из лифта и направилась к знакомому кабинету. Кайсы на месте не было. Лена специально попросила об этом, для нее нестерпимо было бы встретиться с бывшей секретаршей мужа. Кайса, как никто другой, была осведомлена о его романе с юрисконсультом, а значит, знала о Ленином позоре, и неважно, что Кайса всегда была на стороне Елены: позор есть позор.

Елена пересекла приемную и торопливо постучала в дверь кабинета. Ее сразу пригласили войти.

Герман Примак поднялся ей навстречу и по-деловому протянул руку для приветствия. Лене это понравилось. Никаких сюсюканий и соболезнований она бы сейчас не вынесла. Да и чему тут соболезновать?

– Присаживайтесь, Елена Сергеевна, чем могу быть вам полезен? – Примак был, как всегда, простоват, немного неуклюж, а его манеры не отличались ни изысканностью, ни утонченностью, но именно это сейчас Елене и импонировало.

Странно, что прежде она испытывала по отношению к Герману Юрьевичу некую пренебрежительную антипатию. И даже слегка побаивалась его, стараясь не общаться с ним на корпоративных приемах. Лена всегда опасалась, что он может ляпнуть что-то неуместное, поставив ее тем самым в неловкое положение. Дура! Какая же она была дура! Надо бояться не искренних, прямолинейных людей, а двуличных негодяев с безупречными манерами.

– Простите меня за беспокойство, Герман Юрьевич, но мне больше не к кому с этим обратиться, – проговорила Елена, собираясь с силами. – В последние дни по телевизору много говорят о вашей больнице. – Она вновь сделала паузу и замерла, покусывая губы.

Зачем она сюда пришла? Что хотела услышать? Теперь этот визит казался ей совершеннейшей глупостью. Но обратного хода не было. Примак смотрел на нее выжидательным, заинтересованным взглядом. К счастью, в нем не было сострадания и «вселенского понимания», что любят напускать на себя доброхоты. Он просто сидел и ждал.

– Я хотела узнать: насколько глубоко Анатолий был замешан в раскрывшихся преступлениях? Для меня это очень важно! – Елена сидела очень прямо, с бесстрастным, отсутствующим выражением лица, но в душе у нее все сжалось в комок.

Сейчас, задав свой глупый вопрос вслух, она со всей очевидностью поняла, что ответ всегда знала, и только пустая, трусливая надежда на то, что все как-то обойдется, погнала ее в больницу, к Примаку. Ведь следователь рассказал ей об огромных суммах на счетах Анатолия – это уже было ответом. И все же она прямо взглянула на сидевшего в бывшем Толином кресле мужчину.

Герман Юрьевич со скрытой жалостью смотрел на застывшую перед ним женщину. Он знал Елену Бурмистрову много лет, знал, что не нравится ей, и даже догадывался почему. Но вот она ему всегда была симпатична. При всей своей выпендрежности манер, она, в отличие от своего мужа, была честна и глубоко порядочна. Примак это чувствовал. И даже ее подчеркнутая холодность и затаенное высокомерие не раздражали его. К тому же она была хороша собой: высокая, подтянутая, всегда элегантная, без этих кошмарных декольте, без обтягивающих или бесформенных тряпок и вызывающих мини она умудрялась выглядеть привлекательной и женственной. В общем, она ему нравилась. И сейчас, глядя на ее бледное, осунувшееся лицо, он решал, что именно должен ей ответить.

– Герман Юрьевич, скажите мне правду: его убили подельники? – дрогнувшим голосом поторопила его с ответом Елена.

– Я не знаю, – честно ответил Примак, радуясь тому, что он действительно ничего не знает о ходе следствия. Он принципиально решил не вмешиваться. Это отвлекало бы его от работы, мешало бы его общению с коллегами. А обстановка в больнице и без того была сложной. Сплетни гуляли по отделениям, пациенты стали нервными и недоверчивыми, зачастили комиссии из вышестоящих инстанций, и ему, как новому главврачу, с трудом удавалось поддерживать дисциплину и работоспособность штата. Врачи с незапятнанной репутацией, задерганные со всех сторон проверками, допросами, истериками больных, уже начали подавать заявления об уходе. Замешанные в скандале либо отстранялись от практики, либо были не в состоянии полноценно справляться со своими обязанностями, и все это тяжким грузом легло на его плечи.

Поэтому сейчас он с чистой совестью смог ответить Бурмистровой. Он действительно не имел ни малейшего понятия о роли ее покойного мужа в развернувшемся скандале и о причине его смерти. Вот директор наверняка был в курсе происходящего, но вряд ли Дроботенко захочет с кем-то обсуждать эту щекотливую тему. Да и не нужно это вдове, вряд ли услышанное ее обрадует, а ей и без того уже горя хватило.

– Елена Сергеевна, о том, что именно происходило в нашей больнице, еще не до конца известно даже следствию. Но могу сказать, что, по слухам, ниточки ведут далеко наверх, а не ограничиваются стенами нашей больницы, – строго нахмурив брови, весомо проговорил Примак, стараясь припомнить все, что он слышал о сути выявленных в больнице нарушений. Сам он с наивной уверенностью честного человека полагал, что если он во всем этом не замешан, то и опасаться ему нечего. А значит, и интересоваться подробностями незачем, ему своих забот хватает, поэтому сейчас он со скрипом припоминал, что болтали в кафе сотрудники больницы, пока он стоял рядом с ними в очереди. А болтали все только об одном: Бурмистрова убили из-за бабок… они со Скобелевой организовали все дело… Скобелева придумала, он осуществил. Но говорить все это Елене Примак не собирался.

– Что бы ни произошло на самом деле, вы не можете отвечать за действия вашего мужа, – веским, авторитетным тоном произнес Герман Юрьевич. – Тем более что в последнее время он вышел из-под вашего влияния и поддался… – договаривать последнюю фразу Примак не стал, поскольку заметил, как покраснели щеки его гостьи, а пальцы ее нервно сжали подлокотники кресла. Он прокашлялся, поерзал на месте и продолжил уже не таким уверенным тоном: – Анатолий Игоревич был взрослым, самостоятельным человеком, способным тем не менее на ошибки, и вам не стоит излишне волноваться по поводу происшедшего. К тому же вы все равно собирались разводиться…

Похоже, Елена не зря прежде опасалась Германа Примака – он полностью оправдывал суть своей фамилии. Во всяком случае, такое понятие, как такт, вероятно, было ему знакомо крайне смутно. Он уже дважды за время этой беседы вогнал ее в краску, коснувшись самых болезненных точек.

Поняв, что он допустил еще один промах, Герман Юрьевич и сам залился краской и счел за лучшее быстренько сменить тему, перейдя на безопасную прозаическую «территорию».

– Елена Сергеевна, вы до сих пор не забрали с больничной парковки машину Анатолия Игоревича. Конечно, она охраняется, но мне кажется, что будет надежнее отогнать ее поближе к дому, на хорошую стоянку, если, конечно, вы сами не планируете на ней ездить.

– Машина? – Елена совершенно забыла о том, что машина мужа со дня смерти так и стоит возле больницы. Господи, это надо же – быть такой растяпой! Елена растерянно взглянула на Германа Примака: – Конечно, я заберу ее, но… у меня даже документов на нее нет. И потом, я не умею водить!

– Не умеете? – Почему-то эта деталь сильно удивила его. Знакомые Герману Юрьевичу современные успешные женщины все, как одна, водили машины. А Елена представлялась ему именно такой…

– Да, я понимаю, это странно, – кивнула Лена в ответ на его удивленный взгляд. – И, видимо, мне придется в ближайшее время научиться водить. Теперь, без Толи, мы даже на дачу не можем с детьми поехать. Такая глупость! Даже странно, что я раньше об этом не думала.