Ангелоиды сумерек

– Надо бы на здешнем городище порядок навести.

– Они и сами справятся. Покочуют немного, храбрости наберутся, а затем Парма и Доуходзи назад их пригонят. Земля на лесных пепелищах всемеро против былого родит. Да что там – теперь и мощи святого у них будут. И заступники на небе и на земле.

– И, самое главное, – дети, – добавила Абсаль. – Для такого я тебя и беру себе, Хайй.

– Погодите оба, – ответил я. – Как же с тем Хельмутовым предсказанием, что Беттина-де меня окончательно возьмёт?

– Повисло в воздухе, – ответил он. – В точности как соответственная цитата из «Степного Волка».

– Не скажите, – рассмеялась Абсаль. – Вот, муж мой, смотри!

Она выпростала руку из длинного обтяжного рукава платья – и с предплечья на тонкое запястье соскользнул обруч из чернёного серебра с гранатами самых разных цветов и оттенков. Только теперь в самом центре переливался всеми кристаллами и кристалликами большой уваровит, подобный утреннему, в искрящейся солнечной росе, лугу.

Такому же точно, какой расстилался между нами и Великой Пармой.

V

Не верю я, что будут забыты три вещи:Терпкий запах застоявшейся женщины,Дух застоялого жеребца королевской конюшни,Ритм, что они выбивают весной по застывшей от хлада дороге.Не думаю, что перестанут влечь три вещи:Молочный запах новорожденной плоти,Млечный Путь в опрокинутом навзничь небе,Мрачная темнота летних и лётных просторов Галактики.Не знаю, чем кончатся для людей три вещи:Красота и величие бесконечных сражений,Смрадная красная липкость земли под ногами,Кровавый месяц над притихшей осенней Землёю.Тройная жертва мирозданию от живущих:Мужчина дарует семя,Женщина дарит молоко,Оба они проливают кровь без счёта.Слова богини Ашторет

Самое древнее мужское дерево на Земле живёт на горном хребте Уайт-Маунтинз (высота три тысячи метров), зовётся Мафусаил и происходит из племени сосен. Оно далеко не так красиво, как его родич секвойя, чтобы не сказать – уродливо. Поток времени своенравно искорёжил его тело, и оттого оно куда больше похоже на обладающий некой жизнью пень, практически лишенный коры и игол, жутко перекрученный ветрами, однако ещё способный выбрасывать из себя крючковатые ветки и из них – редкие иглы.

Мафусаилу, насельнику древнего Леса Иньо, около пяти тысяч лет. Рос неподалеку, в бывшем штате Невада, еще Прометей, тремястами годами старше, но люди ухитрились прикончить его в чисто исследовательских целях. Все прочие их родичи из Калифорнии и Невады несколько младше.

Самое древнее женское дерево – в шведской провинции Даларна, горный парк Фулуфьяллет. Этой ели – назвали её Old Tjikko, если не ошибаюсь ошибаюсь наверняка), нечто вроде «Старина Белый Лисовин» – десять тысяч лет: строго говоря, около десяти и еще сто – её пятиметровой дочери, что выросла из живых материнских корней, заменив собой погибший ствол. Сказался парниковый эффект. Банзай!

Почему исследователь, обнаруживший дерево решил, что в ель переселился дух его погибшего пса, а я воспринимаю дерево как женщину, – секрет для меня самого. Просто так вижу.

Вижу, когда прилетаю в Фулу, чтобы поговорить с Белой Лисой, круто запорошенной снегом. Приникнуть, испить от неё – и восхититься её упорству.

С Мафусаилом возможно только последнее: слишком хрупка его жизнь, слишком тускло зыблется искра в глубинах затвердевшей, точно камень, плоти.

И с Дзёмоном Суги, хоть он вполне бодр и полон соков. Это самая большая криптомерия в Японии, что растёт на повитом туманами острове Якушима – тоже в горах и среди подобных ему. Его возраст определяли в две тысячи, пять тысяч и даже семь тысяч лет, но сам он сбился со счета. Он непреклонно горд и изумительно красив, вблизи от него не один я – все сумры испытывают робость. Хотя подобные чувства вызывают у нас даже те патриархи, с которыми мы безусловно дружим.

Ибо деревья – одни из самых древних существ на Земле. Они жадно поглощают углекислый газ и процветают за счёт того, что ядовито для многих прочих. Их дети зачастую кормятся гниющей плотью материнского ствола, пока не входят в возраст и не достают до земли своими собственными юными корнями. Они способны заполнить своим семейством всю округу. Семена их рассевались по ветру и разносились ногами кроманьонцев, которые, спасаясь от наступающего ледника, невольно вырастили у себя в тылах рощу. Они нисколько не страдают от мутаций и даже от старости, без конца повторяя себя и всё увеличиваясь в размерах.

А у меня был только один ребёнок – от Беттины. Сын, который с самого рождения от меня отдалился: возможно, оттого, что был зачат помимо (хотя вовсе не против) моей воли, рождён во время, когда я пребывал в дальнем странствии – физическом или духовном, не знаю. Бет и называла его вначале по-древнеримски. Постум: Волчонок, рожденный после смерти отца-зачинателя.

Или после гибели прежнего мира?

Потому что мир отдаляется от Сумеречников, несмотря на усилия пришвартовать его к месту. Возможно, последней, кто его удерживал, пока были силы и желание, была дама Асия с ее самоцветной магией. Ну да, хутора «человеков» по-прежнему процветают и заполнили собой Лес: разумный минимум гигиены и комфорта, разумный максимум природы, которая здесь повсюду. То, что смертные выращивают на своих участках, оплодотворяется лесными растениями, в прошлом «сорняками» и уж никак не становится от этого хуже. Те животные, которых они ласкают и приручают: собаки, волки, дикие и одичавшие коты, бобры и мохнатые лошадки, – почти так же разумны, а уж интуиция у звериков всегда была на недосягаемой для человека высоте.

У них и у нас возникла ещё и проблема детей. В своё время сумры поставили условием, что будут забирать человечьих малышей, подобных себе, в своеобразные интернаты и пансионаты – а таких деток теперь абсолютное большинство. Ну, вообще все, если признаться. Какие же родители выдержат разлуку с милым дитятей… и тот прискорбный факт, что сынок или доченька похожи на них только внешне. И то отдалённо. Оттого небольшие учебно-воспитательные заведения с самого начала строились в некотором отдалении от густонаселённых мест. (Канцеляризм, что я подцепил, в качестве заботливого папаши знакомясь с тамошними правилами.) Не в тех сёлах, что покрупнее и, исходя из их прозвища, снабжены церковью или иного рода храмом, но и не в заброшенных городах, чтобы не поддаться соблазну сгрудиться заново. И не на неприступных вершинах гор, чтобы предкам не пришлось спешно учиться альпинизму. Кстати, Постум-Вульфрин тоже большую часть времени резвится среди себе подобных, в их собственном анклаве, где старшие лишь вводят младших в курс дела и выпрямляют кривизну. Ибо самые непоправимые изъяны ума, психики и характера получаются не от поблажек, а от запретов и попыток скопировать в потомках любимого себя. Дети не должны быть похожи на своих родителей, какими бы крутыми шишками последние себя ни мыслили: иначе тормознёт и в конце концов остановится Великая История.

Города заброшены – значит, запустели? Нет, Москва, Питер, Лондон, Париж, Мадрид, Севилья, Бангкок, Пном-Пень и Барселона Гауди стоят нерушимо. Как и памятники архитектуры внутри и вне их стен. Музеи под открытым небом, под крышей которых уже иного рода кунсткамера: оригиналы почти всего того, чем по праву гордились наши предшественники.

Мы накачали во все это такую уйму энергии, что впору было и пожалеть. Ведь пресловутые «чешуйки» и «лепестки», адекватные копии всего культурного достояния, – сотворены очень хитроумно. В развернутом виде они повторяют оригинал с точностью до молекулы, даже до электрона, а вдобавок несут стандартный код, который позволяет безошибочно приткнуть частицу Цветка в ее законное место между предстоящим и заднестоящим членами.

Когда мы с Троицей Волков закончили наш труд по переводу разнородных текстов в однородный и запустили программу самосборки, над Политехническим Музеем и Кремлёвским озером, что подступило уже к самим его стенам, в эфир воспарил как бы гигантский, всё более распухающий одуванчик. Далеко не такой огромный, как можно было подумать со стороны: в конце концов, его крылатые семена состояли не из миниатюрных саморазвёртывающихся предметов, а из чего-то подобного старомодным флэшкам.

И двинулся вокруг планеты, как несгораемый спутник.