Ангелоиды сумерек

– Простите, фрау. Не привык я к подобному титулованию. Родной язык ваш в мою голову всего за неделю вбили.

– Вот как. А мне на „ты“ перейти непросто. Тогда уж взаимно покорёжимся. Ты Карел – я Элене.

Усмехнулся.

– Хорошо, Элене.

– Карел, как по твоему наблюдению, они сильно мучались, твои пациенты? Ну, говорят, зубами скрежещут, глазами вращают… Один, по легенде, вообще ногами пошёл.

Ещё одна откровенная улыбка.

– Лягушка во время гальванических опытов ведёт себя примерно так же. Не волнуйтесь… Элене. Ваши учёные насчитали три мига весьма сильной боли, но со мной и моими собратьями не советовались.

– Хорошо. Ты приходи еще – взаимную привычку надо создавать. А если моя болтовня на известную тему тебе слегка надоест, не думай, что я на ней зациклилась. Термин понял или не очень?

– Из словесного окружения разве что. Как там… контекста. Но я буду рад видеть и отвечать. Видеть тебя, отвечать тебе.

Его поселили в мезонине у ворот парка, поэтому видимся мы почти каждый день. Пьём кофе с корицей и бисквитами, разговариваем – сначала на нейтральные темы, позже уже не опасаясь подводных камешков. Он умён, по натуре добр, умеет примиряться с неизбежностью обстоятельств и всем этим напоминает мне знаменитого друга Гёте, коллекционера, перед мирной своей кончиной передавшего свою коллекцию диковинок в музей родного города. Не предание – сама история сохранила эпизод его женитьбы на излеченной им девице из хорошей семьи, что пошла за палача по любви и вопреки родительской воле.

Гуляем и по парку – дорожки, затянутые мхом, в дождливую погоду чуть скользят под каблуком, и Карел учтиво поддерживает меня под локоть.

Стокгольмский синдром? Чепуха. Никто не понимает, что люди вообще не умеют находиться рядом, и насильственное сдавливание в одном сосуде вынуждает либо резко, с омерзением, оттолкнуться друг от друга, либо поневоле найти общее, признать, что оба люди – невзирая на различие характеров и обстоятельств.

Так проходит полтора месяца установленного срока. Но первое главное, решающее слово произносят вовсе не шемты – я. За завтраком, который компаньонка и одновременно страж приносит мне в беседку на подносе.

– Нора, как полагается? Мне через вас передать или позовёте старших? Я готова.

Они являются так прытко, что я еле успеваю вручить подоспевшей Норе грязную посуду. Триумвират – одни мужи.

– Госпожа Элен. Мы хотим подробнее расспросить вас по поводу вашего решения.

– Вот как. Отвечу неверно – дополнительную дату назначите для переэкзаменовки?

– Нет, нимало. Всего-навсего наше общее любопытство. Хотим лишний раз утвердиться в своем решении и утвердить вас в вашем.

– Я постараюсь, – они стоят передо мной, сидящей, почти навытяжку, приходится усаживать мановением руки.

– Вы легко догадались, что мы выполняем старинный ритуал „поворот года“, но и всё. Хотите узнать более глубокий смысл происходящего?

– Пожалуй что и нет. Боюсь не понять до конца, а недопоняв – разочароваться.

– Мы обязаны. Тогда вы это услышите на месте. Там может случиться много для вас неожиданного – так и полагается по смыслу обряда, – но, надеемся, ничего такого, чтобы причинило душевный и физический дискомфорт.

– Благодарю. Есть ещё что-то?

– Вы по-прежнему тверды в своём решении, хотя многократно могли отступить. Однако почему? Вошли в наши не вполне ясные для вас нужды?

– Эмпатия, однако. Но не совсем.

– Оскудел жизненный импульс?

– Скорей наоборот. Никогда не была так удовлетворена своим бренным существованием.

– Не хотели подставлять под удар кого-то другого?

– Как я поняла, из суицидников уже выстроилась небольшая очередь.

– Положим, такие нам не слишком импонируют, разве что на худой конец… Но если не всё перечисленное – тогда что же?

Просто моё понятие о чести, хочу сказать я. О данном слове. Но не говорю – не люблю помпезности. Да и не в том одном дело. Свою могучую интуицию не выставишь на всеобщее обозрение, а главное дело в ней. Именно так надо мне поступить. И никак иначе. Они это поняли.

Последний вопрос – я так догадываюсь, из досужего любопытства:

– Элен, вы попросили у нас за свою жизнь такую малость, что нам оставалось лишь изумляться всё это время. Отчего так?

Теперь удивилась я:

– Вы воплотили все мои представления о комфорте, нисколько не задевающем внутренний лад. Неужели трудно понять, что в рыцарском замке, королевском дворце и музее подобное невозможно в принципе?

О том, что хорошо и разнообразно пожившей даме к тому же охота свалить с этого света по возможности с наименьшими хлопотами, своими и чужими, я не добавила. Надо же блюсти свой ореол.

Итак, мою кандидатуру окончательно приняли и утвердили.

…И вот меня дочиста оттирают в бассейне нижнего этажа, старомодном – не то что рядом с моими личными комнатами. Вырезан из цельной глыбы каррарского мрамора, белого с прожилками, по бортику идет серебряная инкрустация, зеленоватый кристалл воды источает запахи луговых трав. Обтирают мягкими покрывалами – пальцем до себя не дают дотронуться. Укручивают, как невесту, наряжают с самого раннего утра. Коса заплетена на макушке и протянута вдоль спины – нарастили для вящей красы. Длинная кремовая рубаха до пят, белый платочек на шее из тончайшего батиста, алые шнуры опояски – всё это почти скрывается под громоздкой парчовой мантией без рукавов и капюшона.

– Помните, – говорит Нора, – это ваша броня и гарант вашей свободной воли. Никто не смеет до вас и дотронуться, пока плащ у вас на плечах.

– Я смогу легко расстегнуть эту штуковину?

– Смотрите – у самого ворота большая круглая пряжка. Поддаётся любому произвольному движению.

Нащупываю, а в зеркале и вижу выпуклый рисунок: раскидистое дерево с пышной игольчатой кроной. Красоты потрясающей, но какое-то непропорционально большое по сравнению… Сравнению с чем – окружающими кустами и прочей хилой флорой? Мерещится мне или так оно и есть?

Потом домочадцы со мной прощаются. Кланяются в пояс. Любопытно, в самом деле им грустно или это дань традиции? Предпочла бы последнее…

– А теперь мы передаём вас из рук в руки – мастеру Карелу, – говорит самый почтенный шемт.

И все кланяются уже почти в землю.

Я иду одна, неторопливо. Нервная дрожь прошибает, однако…

Нижний этаж башни представляет собой нечто вроде крытой веранды или большого фонаря – с частым рядом окон, доходящих почти до самого полу, и стеклянной дверью. В непогоду – самое милое место в доме, откуда видны цветы на лужайке, всякий раз иные, и куда старая пихта в солнечный день бросает внутрь тёмно-зеленые блики.

Вот здесь меня и ждёт Карел, вернее – перехватывает.

Это уже не восемнадцатый век, а конец золотого Средневековья, наверное: изящное трико цвета палой листвы, такие же остроносые башмаки, недлинная накидка с куколем. Лицо не скрыто – вопреки современным представлениям, этого не делал никто и никогда. Кроме разве что палача Карла Первого: слишком много тогда роялистов наводнило британскую столицу.

И меч у него за спиной – он мне его так и не показал, как ни просила. Чему уж там, говорит, дивоваться. Прямой, длинный – кончик ножен высовывается из-под плаща и бьёт по голени. Обыкновенный двуручник ландскнехта.