Ангелы Опустошения

Роза медленно напряженно ведет свою машину в поток движения в центре Сан-Франциско, я не могу не думать «Если б за рулем сидел старина Коди мы б уже обернулись туда и обратно» – Смешно что Коди никогда не ходит на поэтические чтения или им подобные мероприятия, он приходил только раз, почтить первое чтение Ирвина, и когда Ирвин закончил выть последнюю поэму и в зале наступила мертвая тишина именно Коди, нарядившийся в свой воскресный костюм, выступил вперед и протянул поэту руку (своему корешу Ирвину с которым стопом проехал сквозь Техасы и Апокалипсы 1947 года) – Я всегда вспоминаю это как типичный смиренный прекрасный акт дружбы и хорошего вкуса – Касаясь коленями в машине и все вверх тормашками мы все озираемся по сторонам вытягивая шеи пока Роза пытается втиснуться на стоянку, медленно – «О’кей, о’кей, еще чуточку, рули давай». А она вздыхает «Ну вот и всё» – Мне хочется сказать «О Рози сидела б ты лучше дома лопала бы шоколад да читала Босуэлла, все эти выходы в свет ничего тебе не дадут кроме морщин тревоги на лице – а в светской улыбке ничего кроме зубов».

Но зал где проводятся чтения полон тех кто приехал пораньше, девчонка продает билеты, есть программки, и мы рассаживаемся разговаривая и в конце концов мы с Ирвином рвем оттуда купить квинту «сотерна» развязать языки – На самом деле это очаровательно, Дональд там сейчас один, девушка ушла, и он выдает текучие очаровательные шуточки – На фоне стоит Лазарь, я сижу на корточках с бутылкой – Роза нас привезла и на этом ее миссия окончена, она идет и садится, она была Матерью привезшей Движущуюся Машину на Небеса, со всеми своими детишками которые никак не хотели верить что дом горит —

Меня интересует только что потом в большом доме будет партея, с чашей пунша, но вот сюда входит Дэвид Д’Анджели, скользя как араб, осклабившись, с прекрасной молодой француженкой по имени Иветта под руку и О он ведь совсем как какой-нибудь элегантный герой Пруста, Священник, если Коди Проповедник то Дэвид Священник но у него постоянно есть какая-нибудь красивенькая лапочка на поживу, по сути же я уверен что Дэвиду принять Обет в Католических Орденах не позволит одно – он может захотеть жениться (уже однажды был женат) снова, и воспитывать детей – изо всех нас Дэвид самый прекрасный человек, у него совершенные черты лица, как у Тайрона Пауэра, однако тоньше и эзотеричнее, и этот акцент с которым он разговаривает уж и не знаю где он его подцепил – Он как Мавр получивший образование в Оксфорде, нечто отчетливо арабское или арамейское есть в Дэвиде (или карфагенское, как в Блаженном Августине) хоть он и сын ныне покойного зажиточного итальянского оптовика а мать его живет в прекрасной квартире с дорогой мебелью красного дерева и серебром и погребом полным итальянской ветчины и сыра и вин – домашних – Дэвид как Святой, он похож на Святого, он из таких обворожительных фигур которые молодость свою начинают с поисков зла («Попробуй-ка этих пилюль», сказал он в первый раз когда Коди с ним познакомился, «они в самом деле тебя закинут дальше некуда» поэтому Коди так и не осмелился их взять) – Вот он Дэвид, в ту ночь, возлежал элегантно на белом меховом покрывале на постели, с черным котом, читал египетскую «Книгу Мертвых» и передавал по кругу косяки, странно разговаривая, «Но как изумител-льно, в самом дел-ле», говорил он тогда, но с тех пор «Ангел сшиб его со стула», ему было видение книг Отцов Церкви, всех сразу в один миг, и ему было приказано вернуться в католическую веру где он и родился поэтому он не вырос в элегантного и слегка изнеженного хипстера-поэта а вдруг стал ослепительный тип св. Августина прошлых зол посвятившего себя Видению Креста – Через месяц он уходит в Монастырь Траппистов на послушание и ученичество – Дома он на полную катушку врубает Габриэлли перед тем как идти к причастию – Он добр, справедлив, блестящ, всегда охотно все объясняет, отказов не принимает. «Твой буддизм есть не что иное как остатки манихейства Дже-е-ек, не спорь – в конце концоов и тебя крестили тут нет ваапросов, видишь», простирая свою тонкую белую нежную священническую руку для жеста – Однако вот он вплывает на поэтический вечер совершенно городской, был слух что он решил бросить всех вербовать и вышел на стадию молчания городской регулярности по этому поводу, абсолютно естественно когда под ручку такая роскошная Иветта, а он весь расфранченный до совершенства в простом костюме и в простом галстуке и с новой короткой стрижкой придающей его миловидному личику новый возмужалый вид, хоть лицо его за год и изменилось от мальчишеской миловидности до мужской миловидности и суровости —

– Ты в этом году выглядишь более возмужало! – первое что я говорю.

– В каком это смысле возмужало! – восклицает он, топая ногой и смеясь – То как он прямо подмахивает к тебе плавно как араб и вручает тебе свою вялую белую искреннюю нежную руку – Но пока он болтает а на всех стадиях его развития я могу единственно ржать, он в самом деле очень смешной, у него улыбка постоянно простирается за все пределы здравого смысла и начинаешь понимать что улыбка его это тонкая шутка (здоровенная шутка) которую он рассчитывает что ты все равно поймешь а он продолжает сиять белым безумием той своей маски пока не можешь уже не расслышать его внутренние слова которых он вовсе не произносит (несомненно смешные слова) и это уже чересчур – «Над чем ты смеешься Дже-э-эк!» выкрикивает он – Он выговаривает свои «э» широко, это отчетливо окрашенный акцент состоящий (очевидно) из второго поколения американских итальянцев но с сильными британизированными наложениями на его средиземноморскую элегантность которая создает отменную и странную новую форму английского я таких раньше и не слышал – Дэвид Милосердия, Дэвид Любезности, который надевал (по моему настоянию) мое пончо мой капуцинский дождевик у меня в хижине и выходил в нем медитировать под деревья посреди ночи и молился стоя на коленях, вероятно, и возвращался в освещенную лампой хижину где я читал «мани-хейские» сутры и снимал накидку только после того как давал мне рассмотреть как он в ней выглядит, а выглядел он в ней как монах – Дэвид который водил меня в церковь утром по воскресеньям и после причастия вот он идет такой по проходу и гостия тает у него под языком, глаза набожно и все же как-то юморно или по крайней мере обаятельно опущены, руки сцеплены, чтобы все дамы видели совершеннейший портрет священника – Все ему постоянно твердят: «Дэвид напиши исповедь своей жизни как св. Августин!» что его забавляет: «Прям все!» смеется он – Но это потому что все они знают что он неимовернейший хепак прошедший через преисподнюю и теперь устремленный в небеса, которому нет земного применения, и все в самом деле ощущают что он знает то что было забыто и исключено из пережитого Св. Августином или Франциском или Лойолой или остальными – Вот он трясет мне руку, знакомит с синеглазой совершенной красоткой Иветтой и присаживается со мною на корточки дерябнуть «сотерна» —

– Чего ты сейчас делаешь? – смеется он.

– Ты будешь потом на попойке? – хорошо – Я сваливаю в бар —

– Так не напейся же! – смеется он, он вечно смеется, на самом деле когда они с Ирвином сходятся вместе там просто одни смешочки за другими, они обмениваются эзотерическими таинствами под обыденным византийским куполом своих пустых голов – одна плитка мозаики за другой, атомы пусты —

– «Столы пусты, и все уже ушли», – пою я под синатровскую «Ты учишься тоске» [74] —

74

«Учишься тоске» (Learnin’ the Blues, 1955) – песня Долорес Вики Силверз, ставшая популярной в исполнении Фрэнка Синатры.

– О это пустые дела, – смеется Дэвид. – В самом деле Джек, я рассчитываю что ты лучше проявишь то что тебе в самом деле известно, чем все эти буддистские отрицанья —

– О я больше уже не буддист – Я больше уже никто! – воплю я и он смеется и нежно меня хлопает. Он мне уже говорил раньше: «Тебя крестили, таинство воды коснулось тебя, благодари Господа за это – »… «Иначе я и не знаю прямо что бы с тобою случилось – » Это у Дэвида теория такая или верование, что «Христос проломился сюда с Небес чтобы принести нам избавленье» – и простые правила установленные св. Павлом не правила а просто золото, ввиду того что рождены от Христа-Эпоса, от Сына посланного Отцом открыть нам глаза, наивысшей жертвой отдачи Своей жизни – Но стоило мне сказать ему что Будде вовсе не надо было умирать в крови а следовало лишь сидеть в тихом-мирном экстазе под Деревом Вечности, «Но Дже-э-эк, это же не вне естественного порядка» – Все события кроме события Христа находятся в естественном порядке, подчиненном заповедям Сверхъестественного Порядка – Насколько часто по сути я боялся встретиться с Дэвидом, он в самом деле оставлял вмятины у меня в мозгу своими увлеченными, страстными и блистательными толкованиями Универсального Православия – Он бывал в Мексике и рыскал среди соборов и близко дружился с монахами в монастырях – Дэвид к тому же еще и поэт, странный утонченный поэт, некоторые из его дообращенческих (до-ре) стихов были жуткими видениями по пейотлю и тому подобное – и больше нежели мне когда-либо попадалось – Но мне никогда не удавалось свести вместе Дэвида и Коди чтобы по-большому долго поговорить о Христе —

Но вот чтение начинается, вон Меррилл Рэндалл поэт раскладывает свои рукописи на переднем столике поэтому вместе прикончив в сортире квинту я шепчу Ирвину что сваливаю в бар а Саймон шепчет

– И я с тобой! – и Ирвину на самом деле тоже хочется но он должен остаться и как бы проявлять поэтическую заинтересованность – Что же до Рафаэля то он уселся и готов слушать, говоря: —

– Я знаю что это никудышности но мне хочется послушать именно неожиданной поэзы, – такой вот котеночек, поэтому мы с Саймоном выбегаем едва Рэндалл успевает начать свою первую строку:

«Двенадцатиперстная пропасть что подводит меня к краю поглощая мою плоть»

и тому подобное, какая-то строка что я слышу и больше слушать не хочу, поскольку в ней я слышу ремесло его тщательно упорядоченных мыслей а не сами неконтролируемые невольные мысли, врубись – Хоть у самого меня в те дни вряд ли хватило бы смелости встать там и прочесть даже Алмазную Сутру.

Мы с Саймоном чудом находим бар где за столиком сидят две девчонки ожидая пока их снимут, а посреди зала какой-то паренек поет и играет джаз на пианино, а у стойки бара человек тридцать топчутся за пивом – Мы немедленно подсаживаемся к девчонкам, слегка подталкивая друг друга сначала, но я сразу вижу они не одобряют ни Саймона ни меня, а кроме этого я джаз хочу послушать, а не их нытье, джаз-то по крайней мере новый, и я подхожу и становлюсь возле пианино – Паренька я видел раньше по Телевидению (во Фриско) неимоверно наивный и возбужденный с гитарой вопил и пел, танцуя, но теперь поуспокоился и пытается зарабатывать на жизнь коктейльным пианистом – По ТВ он напоминал мне Коди, более молодого и музыкального Коди, в его Старой Полуночно-Призрачной Гитаре (чаг чагалаг чагчаг чагалаг) я слыхал эту старую поэзию «Дороги», и в его лице я видел веру и любовь – Теперь он выглядит будто Город в конце концов подкосил его и он от нечего делать поблямкивает тут какие-то песенки – Наконец я начинаю немножко подпевать а он начинает играть «Восторг прошел» [75] и просит меня спеть, на полном серьезе, что я и делаю, не громко и отвязанно, подражая до определенной меры стилю Джун Кристи, а это грядущий мужской стиль в джазовом пении, невнятно, свободные наплевательские проскальзывания – жалкое Одиночество Голливудского Бульвара – Между тем Саймон не хочет сдаваться и продолжает джазовать по девчонкам —

75

«Восторг прошел» (The Thrill Is Gone, 1951) – блюз Рика Дарнелла и Роя Хоукинза.

– Поехали все ко мне…

Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать.

– Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались? – а за спиною у него на самом деле Лазарь —

Лазарь просто поражает меня на вечеринке – Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики – И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14-ти, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом: «Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?»

Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает собственные стихи «Рыба-Будда» и т. п. что у него в кармане пальто – Я прыгаю от Иветты к Дэвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, по сути в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее – Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк – Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача – Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит —

Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается «Бваш бваш трах» поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки не истекают, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает волноваться насчет соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку – Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т. е. мы – последних гуляк всегда нежненько выпроваживают – как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук со словами «Она пустая – а кроме этого гулянка окончена» – последняя кошмарная сцена изображает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева – Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью – Однако в Сан-Франциско лучший художник —