Ангелы падали

Он прожил безумно интересный период жизни, поочередно снабжая анашу любовью, а любовь — анашой. Одно подстегивало другое. Ничто не заставляло выбирать. Так уже было однажды, и очнулся он на крашеной лавчонке, прячущим под нею бутылку дешевого вина, с прокисшей физиономией алкаша и неудачника. Он думал, что пропил любовь тогда. Оказывается, ее надо еще и выкуривать.

«Мне неважны мотивы ее поступков, совершенно безразличны

варианты ее настоящей, доподлинной, где–и–теперь жизни… Слова

имеют цену и смысл — ее и мои слова» — все прочее не существует».

С тоскою выяснив во тьме, что дома вокруг — всего лишь обладающие определенным объемом коробки, расставленные вкривь и вкось, и вот из одной коробки в другую не добралась, да вряд ли и собиралась…

— Ну что, дружок, полетели?

…шагнул в окно. Мир выключился, включился и работал

дальше уже без него.

БЛУД

Вечная весна в одиночной камере…

Егор Летов

* * *

«Обману, обману, разгорится!» Ты уже закрывала глаза… Кто теперь я? Соломенный рыцарь, А соломы жалеть вам нельзя. Обмани — поделом я наказан. Но воды припаси — быть беде!.. Лучше — так, чем за тридевять сказок Головешкою тлеть по тебе.

* * *

Неплохо для начала, да? Есть выпивка и есть еда, Холодный пол — и потолок, Немножко яду между ног, И — музыка! И не забыть, Кого успела полюбить На миг — и на закате дня Оставить каплю для меня…

* * *

А много ли надо Захлопнуть капкан? Стакан лимонада Да крови стакан. Сливаются губы, И мы — заодно Поспешно и грубо Ложимся на дно.

* * *

Ты пришла сюда не для этого, Но легла со мною в кровать. Мы поставим Егора Летова, Чтобы легче было вставать. И в рубашке моей, наброшенной Ненадолго и не навсегда, Ты казнишься, такая хорошая, Что пожаловала сюда. Мне–то что, я уж весь — завязанный, Я добился уже своего… Ну, рассказывай же, рассказывай, Почему ты так любишь его!

* * *

Она вертелась, будто лиса, И верила — это свято! И мы орали, и небеса Лаяли, как лисята. И вот, опутаны тишиной, Не издаем ни звука — Ни я, ни лежащая рядом со мной Холодная, мокрая сука…

* * *

Отпущен тобою на волю, я говорю: «Прости, Ты меня и не держала», — и вылетаю в окно. Не за что зацепиться. Нечего сжать в горсти. Разбит золотой денечек, и в сахарнице темно. Внизу оживают люди, слышатся голоса, Краски приобретают, каждая — наготу… Вокруг воздушных развалин растут ледяные леса: «Сюда бы крупицу соли!» Но я уже за версту.

* * *

Отраженный окном ее, темным и голым, Я качался, покуда в землю не врос, И весенняя слякоть — вода с ментолом — Объяла меня до корней волос. И дрожали мои отражения в лужах, Разбиваясь на полночи тысячу раз, И тогда я впервые почувствовал ужас Существования Здесь и Сейчас.

* * *

Я шел, кипя сатирами, Шарахаясь толпы. Мне были конвоирами Фонарные столбы. И каждый смотрит шельмою, И каждый — как жених. Повиснуть бы на шее мне У одного из них.

* * *

Живи со слякотью внутри, Живи со сквозняком. Оставив тапки у двери, Валяйся босиком. Танцуй у зеркала — танцуй, Как Шива в пиджаке! Ее последний поцелуй — Холодным по щеке.

* * *

Я себя называю на «ты», Поучаю себя свысока. На пороге своей темноты Я себя называю на «ты». Стены комнаты странно пусты… Исподлобья, из–под потолка Я себя называю на «ты», Поучаю себя свысока.

АЗ ЕСМЬ ПОНЕДЕЛЬНИК И СМЕРТЬ

Все идет в одно место…

Екклезиаст

Что же нас тревожило все это время? Воспоминания, ах да, воспоминания… О женщинах, которых ты не любишь. О женщинах, с которыми ты спишь.

Оставляй по себе только светлую память. Зачем тебе нужно, чтобы тебя проклинали? Лги вовремя или не лги совсем. Не строй планов. «Сейчас я люблю тебя», — наибольшее, что ты можешь сказать, неважно — лжешь ты или говоришь правду.

«Все лучшее — детям», сказала она и легла головой на мой голый живот. Мы так и уснули, кажется…

И ночь погрязла в нас.

Отяжелел кузнечик, и рассыпался миндаль, прялка треснула надвое, высохла трава у колодца. Мой рот переполнен люцерной и каперсом, мои штаны мокры от восторга: новая ночь пришла ко мне, раскатилась яичком по блюдечку — Пасха!

Священнослужитель дрожит на экране сотнями строк и дрожащим тенором пересказывает какой–то святой, иссушающе знойный мираж. Диакон, диакон, зачем ты поправляешь очки? Дело ли верующих — заботиться о своих стеклах? В такую ночь…

Когда я спал с нелюбимыми женщинами, я думал, что счастье — это спать с любимой женщиной. Какой же я был романтик. Какой счастливчик. Беззаботный приятель беззаботных мужей.

Господи Боже мой, и мы порой занимаемся любовью. Но не спим вместе никогда. Кто–то кому–то не доверяет из нас, наверное. «Я засну, а ты ножом раздвинешь мне зубы и плюнешь в рот». Я не выходил на кухню за сигаретами, завернувшись в простыню — а мне говорят про Туринскую плащаницу! С присохшей каплей свежей… крови.

Свежая кровь плохо вяжется с трупными пятнами, а, диакон? С трупными пятками… Струпьями… Худые пятки галилейского подкидыша… Лобковая вошь — чем она хуже тернового венца?

Но кто примерит ЭТУ корону?

Мученичество любого беспризорника несравнимо изощреннее и подлее скоропалительного распятия на кресте. Но быть грязным, больным и вонючим — еще не означает страдать.

А что означает — страдать? Ходить по снегу в дырявых ботинках или по стеклу — с дырявой душой?

Ходить по стеклу — это… представлять тебя сейчас. Осунувшуюся, с закрытыми глазами. Выговаривающую слова через бульканье, через воду.