Английская тайна

— И что… я ее обидел как-нибудь?

— Именно, именно, что обидел! — Настя явно получала все большее удовольствие от разговора.

— И… в чем это выразилось?

— О! Ты… А ты правда не помнишь?

— Клянусь тебе, просто абсолютно… Я что… отверг ее, да?

— Хуже, гораздо хуже!

— Боже! Так что же тогда?

Тут Настя встала со своего кресла, села на кровать, обняла Сашка за плечи и жарко зашептала ему в ухо. «Ш-шшш», — только и слышалось ему. Он пытался понять, что ему хочет сказать эта женщина, и не мог. Но потом… потом… кажется, понял… О, нет, только не это!

Сашок отпрянул, оттолкнул Настю и прохрипел срывающимся голосом:

— Нет, не может быть! Не способен я на такое!

— Да ла-адно тебе, — протянула Настя. — Пьяный ты был. В стельку.

Несколько минут они молчали. Причем Сашок сидел на кровати ошеломленный, грустный, больной, с красными, как у кролика, глазами, а Настя отвернулась к окну, как будто ей было неловко даже смотреть на него. Потом она встала, зевнула, сладко потянулась — так, что пеньюар зарябил розовой волной, — подошла к окну, постояла там несколько секунд. Сзади глядеть на нее было еще более волнительно: и потрясающая спина, и все остальное казались под пеньюаром еще прекраснее, еще загадочнее. Но Сашок никак не мог сосредоточиться на этом завораживающем зрелище — так взволновало его невероятное сообщение. «Нет, — думал он, — здесь что-то не то… Пьяный человек может вести себя как угодно глупо, он может быть грубой карикатурой — но на самого себя, а не кого-то другого! Как это говорят? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — вот! А у меня на уме такого точно никогда не было, нет и не будет!»

Тем временем Анастасия вернулась в кресло, полезла в сумку, что-то достала из нее. Спросила:

— Виноград будешь?

— Виноград? Да ты что, смеешься? Мне бы рассольчику. Или, в крайнем случае, чашку кофе покрепче.

— Тебе для начала надо бы воды попить, а то при этом деле самое страшное — это обезвоживание…

И Настя, вместе с пакетом красного винограда, извлекла из сумки бутылку «Эвияна».

— На вот, пей.

Сашок, с трудом поднявшись на колени, протянул руку за бутылкой…

Настя быстрым движением спрятала минералку за спину.

И сказала:

— А какого… ты Абсолюмана обидел?

— Как? И его тоже?!

— Ну да, расстроился человек, даже заплакал.

— Заплакал?

— Да… Ну, или почти. Заныл. Громко так, неприятно. То как зверь она завоет, то заплачет как дитя. Но в данном случае не она, а он. Очень хрупкий он оказался. Ранимый.

— Асболюман — ранимый? Никогда бы не подумал… Не говори мне, что я и его тоже… С ним — тоже, как с Мелани…

— Ну, нет, нет, успокойся. Да и сил у тебя не осталось. Ты же пьяный был.

— Ну а в чем обида тогда?

— А вот в этом… Он же… а ты…

Настя странно так жестикулировала — Сашок не мог даже представить себе, что она пытается изобразить.

— Я? Что я?

— Ты — пренебрег… Абсолюманом — именно что пренебрег!

— Пренебрег?

— Ну, отказал.

— Как отказал? В каком смысле? Погоди… Он что… того? Домогался?

— Ну да. А ты отказал. Сказал: еще чего! Еще не хватало!

— Что, так прямо и сказал?

— Да. Просто как отрезал. Нечего, дескать, того!

— А на каком языке я это все говорил?

— На каком? На английском, на каком же еще!

— А ты… все поняла?

— Ну а что такого? Ну, может, детали я какие и упустила, но общий смысл… ясно было, что ты имеешь в виду. А потом — ты еще на древнерусском наречии разъяснил.

— Это матом, что ли?

— Ну да! Ты говоришь, иди-ка ты, друг Абсолюман…

— Ладно, ладно, хватит, в самом деле… Водички, водички дай, умоляю!

Настя еще немного подразнила Сашка, повертела у него перед носом «Эвианом», то протягивая ему бутылку, то снова пряча ее за спину, так что он в конце концов не выдержал, рухнул на кровать и застонал:

— Не могу, не могу больше. Не могу напрягаться. А то стошнит.

— На-на, пей! — испугалась Анастасия и живо протянула ему воду. Сашок стал жадно пить. А попив, сказал:

— Как-то все-таки с трудом во все это верится… я имею в виду, насчет Абсолюмана… Я же видел — он на тебя глаз положил…

— Ну да, я ему понравилась. Но он — совместник.

— Это еще что за термин?

— Ну, он любит совмещать, понимаешь?

— Не очень… А Мелани, Мелани что же?

— Ну, Мелани, она обиделась. На тебя в основном. Эй-эй, поосторожней с водой-то! Хватит пока. А то и в самом деле — как бы не того, как бы ты в Ригу не съездил. Или как вы там, интеллигенты утонченные, это дело называете.

— Это мой дедушка так это называл. Откуда ты только такое выкопала…

— Говорю, хватит! Остановись… И вообще, мне-то оставь воды хоть немного… эгоист какой…

Сашок с неохотой уступил Насте бутылку, а сам в изнеможении снова повалился на кровать. Но стоило ему закрыть глаза, как в голове тут же закружилась чернота, а тошнота подступила к горлу. Он напрягся и, с усилием приподнявшись, сел на кровати. Уставился на Анастасию. Та жадно, большими глотками, и оттого некрасиво, неизящно, допивала воду из бутылки. И вдруг показалась вульгарной — и не такой уж красавицей.

— Фу, как обслюнявил-то, — ворчала Настя, выбрасывая бутылку.

— Настя, — строго сказал Сашок. — А почему, собственно, я в таком вот состоянии? Не так уж много я выпил. А ты вот тоже ведь позволяла себе, разве нет? И хоть бы хны!

— Я? Я очень здоровая. И тренированная.

— Слушай. А может, я еще какие-нибудь вещества принимал, кроме алкоголя, а?

— Ну… покурил немного… И еще таблетка была какая-то, кажется… Абсолюман тебя вроде угощал чем-то таким…

— А я? Я что, не сопротивлялся? Может, скажешь, я еще и кололся чем-нибудь?

— Нет, такого не видела, но самокрутки вы с Абсолюманом какие-то крутили. Что-то очень вонючее, между прочим.

— Бред какой-то, — вздохнул Сашок и сказал: — А где, вообще-то, мы с тобой находимся? Что это за комната? На «Корнуолл» что-то не похоже…

— До «Корнуолла» не доехали, — сказала, потупив глаза, Анастасия.

— Так где же мы тогда?

— В «Ритце».

— Да ты что? То-то я смотрю, шикарно как, потолок такой высокий, а люстра, ну, а люстра, у, вот и кровать… Я таких широких и не видал никогда. Слушай, но это ведь, наверно, бог знает как дорого?

— Да уж, недешево. У меня бабла не хватило. Извини, пришлось дать им твою карточку.

— Карточку? Мою дебетовую карточку?

— Ну, какая была в бумажнике, такую и дала.