Английский пациент

– Когда я вернусь, то покажу вам ее. Я просто привык везде быть с ней

Я упаковывал вещи в палатке, когда она подошла ко мне и произошел весь этот разговор с соблюдением правил приличия и учтивости. Клифтон рядом не стоял. Мы были одни. Я объяснил даме, что это более чем просто книга, и дама, не настаивая, откланялась. Я оценил ее такт и вежливость, хотя уже давно отвык от общества и изысканных манер. И сам мог спокойно уйти, не мучаясь угрызениями совести за свой отказ.

* * *

Через неделю мы вернулись. Мы нашли много подтверждений (хотя и не окончательных) нашим предположениям и догадкам и были в отличном настроении. По этому случаю в лагере решили устроить небольшой праздник. Клифтон был инициатором и сумел заразить всех.

Она подошла ко мне с чашкой воды.

– Поздравляю, Джеффри мне уже рассказал.

– Да!

– Вот, возьмите, попейте

Я протянул руку, и она вложила чашку в мою ладонь. Вода казалась очень холодной после той жидкости во флягах, которую пили мы с Мэдоксом на маршруте этой разведывательной вылазки.

– Джеффри планирует провести вечеринку в вашу честь. Он пишет песню и хочет, чтобы я прочитала какие-нибудь стихи, но у меня другие планы.

Неожиданно для себя я достав из рюкзака книгу и протянул ей:

– Вот то, что я обещал.

После еды и чая из трав Клифтон принес бутылку коньяка, которую припрятал специально для этого момента. Ее предстояло выпить целиком в тот вечер, когда Мэдокс рассказывал о нашем путешествии, а Клифтон исполнил свою забавную песню. Потом Кэтрин начала читать из «Историй» – о царе Кандавле и его царице. Эта история – в самом начале книги, и я никогда не вникал в ее суть, поскольку она не имеет ничего общего с теми местами и периодами, которые интересуют меня. А она выбрала именно ее.

«Этот Кандавл был страстно влюблен в свою жену и решил доказать, что она – самая прекрасная из женщин. Он описывал красоту своей жены Гигесу, сыну Дескила (потому что из всех оруженосцев больше всего любил его), восхваляя ее без всякой меры.

– Ты слышишь меня, Джеффри?

– Да, дорогая.

«Он Сказал Гигесу: «Гигес, мне кажется, что ты не веришь мне, когда я рассказываю тебе о крaсomeсвоей жены, потому что от века заведено так, что мужчины ушам доверяют меньше, чем глазам. Поэтому я придумал, как ты можешь посмотреть на нее обнаженную».

Если бы я знал, что со временем стану ее любовником, как Гигес стал любовником царицы и убил Кандавла! Я всегда открывал Геродота, чтобы найти ключ к какой-нибудь географической загадке. Но Кэтрин нашла в этой книге окно в свою жизнь. Во время чтения ее голос был осторожным. Ее глаза не отрывались от страницы, которую она читала, словно ее затягивали зыбучие пески.

«Я знаю, конечно, что она самая прекрасная из женщин, но умоляю тебя не требовать от меня того, что незаконно делать с моей стороны. »

Но царь ответил ему так; «Будь мужественным, Гигес, и не бойся ни меня за то, что я говорю такие слова, чтобы испытать тебя, ни моей жены, тем более, что она не причинит тебе никакого вреда. Все, что я придумал, она не будет знать и не будет подозревать, что ты ее видишь».

Это рассказ о том, как я влюбился в женщину, которая прочитала мне особенную историю из Геродота. Я слышал слова, которые она произносила тогда по другую сторону копра, но не поднимал на нее глаз, даже если она поддразнивала своего мужа. Возможно, она читала эту историю для него. Возможно, в ее выборе не было скрытых мотивов, а делалось это только для них двоих. Возможно, данная история раздражала ее узнаваемостью ситуации. Но вдруг что-то подобное произошло и с ней, хотя, я уверен, в тот вечер она даже не подозревала, что это был первый шаг наугад, грешный шаг.

«Я спрячу тебя в нашей спальне за дверью, и когда я войду, моя жена тоже войдет, чтобы лечь рядом со мной. Возле входа в комнату есть кресло, и на нем она оставляет одежды, которые снимает по очереди; и ты сможешь вдоволь наглядеться на нее.»

Но царица увидела Гигеса, когда тот выходил из спальни. И она поняла, что сделал ее муж, и, хотя была поражена, не подняла крика… и сохранила спокойствие.

Странная история. Правда, Караваджо? Человек тщеславен и хочет, чтобы ему завидовали. Или он хочет доказать что-то, хочет, чтобы ему поверили. Трудно было бы углядеть здесь портрет Клифтона, но он стал частью этой истории. В поведении мужа всегда есть что-то шокирующее, но вполне человеческое, что заставляет нас поверить ему.

На следующий день жена царя зовет Гигеса к себе и ставит его перед выбором.

«Перед тобой два пути, и я предоставляю тебе право выбора. Или ты убьешь Кандавла и станешь владеть мной и Лидийским царством, или тебя здесь же на месте убьют, так что уже никогда в будущем ты не сможешь, даже повинуясь Кандавлу, увидеть то, чего тебе не следует видеть. Или умрет тот, кто опозорил меня, или ты, кто видел меня обнаженной.»

Итак, царь убит. Начинается новый век. О Гигесе напишут стихи ямбическим триметром. Он стал первым чужестранцем, который возвеличил Дельфы. Он правил Лидией двадцать восемь лет, но мы все равно помним о нем как об участнике необычной любовной истории.

Она прекратила чтение и обвела нас взглядом, возвращаясь из зыбучих песков. Она размышляла о том, как все быстротечно в этой жизни. А я, слушая эгу историю, влюбился в нее.

Слова, Караваджо, имеют силу.

* * *

Клифтоны были то в экспедиции с нами, то в Каире. Джеффри делал еще какую-то работу для англичан, бог знает какую, для дяденьки в одной из правительственных контор. Все это происходило до войны. В то время Каир был наводнен представителями почти всех национальностей, светская жизнь кипела, они встречались у Гроппи на званых вечерах и концертах, танцевали ночами напролет. Клифтоны сделались известной молодой парой, и их уважали, а я был на задворках светской жизни Каира, только иногда приходилось присутствовать на отдельных мероприятиях. Обеды, праздничные вечеринки на садовых лужайках… Обычно они меня не интересовали, но сейчас я стал их посещать, потому что она была там. Я из тех, кто постится, пока не увидит то, что ему нужно.

Как объяснить вам, какая она? Руками? Так, как я могу руками нарисовать очертания холма или скалы? Она была у нас в экспедиции почти год. Я видел ее, разговаривал с ней. Мы постоянно чувствовали присутствие друг друга. Позже, когда мы открыли, что влечение наше – обоюдное, обрели более глубокий смысл все предыдущие разговоры, прикосновения, взгляды, которые раньше были бы поняты неправильно.

В то время я редко бывал в Каире, где-то один месяц из трех. Я работал в департаменте египтологии над своей новой книгой «Последние исследования Ливийской пустыни», Шли дни, приближался срок сдачи текста, и я все усерднее сгибался над ним, как будто сама пустыня переместилась сюда, на исписанные страницы; я даже чувствовал запах чернил, стекающих на бумагу по перу авторучки. Одновременно я боролся с ее незримым присутствием, одержимый желанием, чтобы мои чувства стали известны ее губам, напряженным мышцам под ее коленом, белизне живота, когда писал свою краткую книгу, семьдесят страниц, сжато и по существу, дополненную картами, сделанными во время путешествия. Я не мог убрать ее тело со страницы. Я хотел посвятить эту свою монографию ей, ее голосу, ее телу, которое я представлял, когда она поднимается с постели, как длинная белая стрела, однако посвятил книгу королю, хотя знал, что это вызовет насмешки со стороны моих друзей, а она вежливо и смущенно покачает головой

Я стал подчеркнуто официальным в ее обществе. Моя характерная черта. Словно чувствуешь неловкость от ранее обнаруженной наготы. Такое свойство присуще, пожалуй, и всем европейцам. И это было естественным для меня – перевести вдруг ее в мой текст о пустыне, а на людях закрыться от нее металлическим щитом.

«Для одной женщины, которую любишь или наверняка полюбишь,

Страстный стих будет признанием,

А для всех других – беззастенчивым рифмованным обманом.»