Английский пациент
Шрифт:
В пещере стало холодно. Он обернул женщину парашютом, развел небольшой огонь из веток акации и окурил дымом все углы. Он вдруг понял, что не может обращаться к ней прямо и открыто, как прежде, и поэтому попытался говорить официальным тоном. Его голос, будто деревянный шар, отскакивал от разрисованных стен.
– Я сейчас пойду за помощью, Кэтрин. Ты понимаешь? Рядом есть еще один самолет, но у нас нет горючего. Если встречу караван или джип, то вернусь скоро.
Он вытащил книгу Геродота и положил рядом с ней. Шел сентябрь 1939 года. Выйдя из пещеры, из круга тускнеющего огня, он окунулся в темноту, в пустыню, освещенную луной.
По валунам он подобрался к основанию плато и приостановился там.
Ни машины. Ни самолета. Ни компаса. Только луна и его тень. Он нашел каменный указатель из прошлого и определил направление
Нельзя было идти днем, когда сморщившаяся тень почти полностью умещалась под его подошвами, и в сумерках, между заходом солнца и появлением звезд. В это время все на диске пустыни было одинаковым, и продвижение грозило отклонением от маршрута на девяносто градусов. Он ждал появления живой карты звезд, затем устремлялся вперед, перечитывая этy карту каждый час. Раньше, в их межвоенных экспедициях по пустыне, вперед пускали проводников, которые тоже определяли путь по звездам и несли через плечо длинные шесты с фонариками, а остальные шли за этими прыжками света в темноте.
Человек двигается по пустыне со скоростью верблюда, делая не более четырех километров в час. Если повезет, можно найти страусиные яйца. Если не повезет, песчаная буря заметет все следы. Он шел три дня без еды, отказываясь думать о ней. Когда (и если) он доберется до Эль-Таджа, то поест «абра». Это блюдо племена горан готовят из колоцинта, вываривая зернышки, чтобы избавиться от го речи, а потом крошат их с финиками и стручками рожкового дерева. Он пройдет по улицам с часами и гипсом.
«Да благословит Господь вашего попутчика», – сказал Мэдокс. До свидания. Взмах руки. Бог ecть только в пустыне, сейчас он хотел это признать. Вне ее есть лишь торговля и власть, деньги и воина. Финансовые и военные тираны правят миром.
Он был в разрушенной стране, двигался от песка к скалам. Он старался не думать о женщине. Потом, словно средневековые замки, появились холмы. Он шел, пока его тень не наткнулась на тень горы. Кусты мимозы. Колоцинты Он выкрикнул ее имя в темноту скал, потому что «зло – это душа голоса, пробуждающаяся в пустоте» .
А потом был Эль-Тадж. Почти всю дорогу он представлял себе улицу зеркал. Когда же он появился на окраине поселения, его окружили джипы с англичанами и забрали его. Они не хотели слушать то, что он говорил о женщине, лежащей раненой в Увейнате, в ста десяти километрах отсюда. Они вообще ничего не хотели слушать.
* * *
– Вы хотите сказать, что англичане вам не поверили? Никто вас не слушал?
– Никто не слушал.
– Почему?
– Я неправильно назвал им фамилию.
– Вашу?
– Нет, свою я назвал.
– Тогда почему же?
– Ее. Ее фамилию. Фамилию ее мужа.
– А что вы сказали?
Он ничего не отвечает.
– Проснитесь! Что вы сказали7
– Я сказал, что она моя жена. Я сказал «Кэтрин». Ее муж был мертв. Я сказал, что она ранена и сейчас лежит в пещере на плато Гильф-элъ-Кебир в Увейнате, к северу от колодца Айн-Дуа. Она нуждается в воде и еде. Я пойду с ними, я покажу им дорогу. Все, что мне нужно – это джип. Только один из их чертовых джипов . Может быть, после этого путешествия я показался им кем-то вроде тех безумных пророков пустыни… Нет, я так не думаю Уже началась война, и они как раз вылавливали в пустыне тайных агентов. И каждый человек с иностранным именем, который забредал в этот маленький оазис, был под подозрением. Она была всего в сотне километров, а они не хотели слушать меня. Эта случайная группа в английской форме в Эль-Тадже. Я, должно быть, казался неистовым. У них была и передвижная тюрьма с плетеными клетками размером с душевую. Меня поместили в такую и поставили в грузовик. Я бился в ней, пока не выпал на улицу. Я кричал: «Кэтрин» Я кричал: «Гильф-эль-Кебир». А единственное имя, которого они ждали и которое мне следовало выплюнуть, уронить в их ладони, как визитную карточку, было «Клифтон».
Они опять забросили меня в грузовик. Я был еще одним возможным второсортным шпионом. Еще один международный обломок.
Караваджо
хочет встать и уехать из этой виллы, из этой страны, от осколков войны. Он просто вор. Все, чего он хочет, это чтобы рядом были сапер и Хана или, еще лучше, люди его возраста, в баре, где он знает каждого, где он может потанцевать и поговорить с женщиной, прислониться головой к ее плечу… Но для этого прежде всего нужно вырваться из плена морфия. Необходимо оторваться от невидимой дороги в Эль-Тадж. Этот мужчина, который, как он уверен, и есть Алмаши, крепко привязал его к себе и к морфию, чтобы получить возможность напоследок вернуться в свой мир, в свою печаль. Теперь уже в самом деле не имеет значения, на чьей стороне он был во время войны.Но Караваджо снова наклоняется вперед.
– Я хочу еще кое-что yзнать.
– Что?
– Мне нужно узнать, не вы ли убили Кэтрин Клифтон. То есть, если вы убили Джеффри Клифтона, то этим убили и ее.
– Нет. Я никогда даже и не думал об этом.
– Я спрашиваю об этом потому, что мистер Клифтон работал на британскую разведку. Вовсе он не был тем наивным англичанином, за которого вы его принимали. Ваш дружелюбный мальчик. Англичане были заинтересованы в том, чтобы он следил за вашей странной компанией в египетско-ливийской пустыне. Они знали, что когда-нибудь в этой пустыне развернутся военные действия. Он был специалистом по аэрофотосъемке, и его смерть обеспокоила их. И все еще беспокоит. Они задают много вопросов. Им было с самого начала известно о вашей связи с его женой. Хотя Клифтон не знал об этом. Они думали, что его смерть была подстроена, что она как защита, поднимающая разводной мост. Они ждали вас в Каире, но вы, конечно, вернулись в пустыню. Позже, когда меня послали в Италию, я пропустил, чем закончилась эта история, и не представлял, что с вами случилось.
– Значит, вы разыскивали меня.
Нет, я пришел сюда из-за девушки. Я знал ее отца. И уж никак не ожидал, что здесь, на этой полуразрушенной вилле, встречу графа Ладислава де Алмаши Честно признаюсь, вы мне больше понравились, чем все, с кем я до этого работал.
Прямоугольник света, который переполз на сидящего Караваджо, обрамлял его грудь и голову так, что английскому пациенту лицо собеседника представлялось портретом. В приглушенном свете поздних вечеров его волосы могли еще показаться темными, но сейчас седина видна была ярко и отчетливо; зато мешки под глазами стерлись, как бы растаяли в темно-розовых лучах заката.
Он повернул стул так, что мог откинуться на его спинку, оставаясь лицом к Алмаши. С трудом находя слова, он потирал подбородок, морщился, закрывал глаза, чтобы подумать, и только потом что-нибудь выпаливал, отвлекаясь от своих мыслей. Он чувствовал, как погружался в темноту всей этой истории, вслед за Алмаши.
– Я могу разговаривать с вами, Караваджо, потому что чувствую: мы оба смертны. Девушка и тот парень еще не осознают этого. Несмотря на то, через что им пришлось пройти. Хана была в глубоком горе, когда я впервые увидел ее.
– Ее отца убили во Франции.
– Понимаю. Она мне не рассказывала об этом. Она была отдаленной от всех. Вывести ее из замкнутости и уединения можно было, лишь попросив читать мне. Вы не думали о том, что ни у вас, ни у меня нет детей?
Потом, помолчав, словно взвешивая свои шансы на положительный ответ, он спросил:
– У вас есть жена?
Караваджо сидел в розовом свете, закрыв лицо руками, словно пытаясь стереть все, чтобы обрести ясность мысли, как будто это был еще один подарок молодости, который так четко больше ему уже не давался
– Вы должны рассказать мне все, Караваджо. Или я для вас – дешевая книга, которую можно прочитать и забыть? Или чудовище, наполненное морфием, коридорами, ложью, водорослями, мешками с камнями, которые надо вытащить из озера и убить?
– Во время войны нас, воров, постарались использовать на полную катушку. Наши умения были признаны официально. Сначала мы все воровали. Потом некоторые из нас начали давать советы. Мы лучше, чем чиновники разведки, разбирались в том, как можно завуалировать обман. Мы создавали двойных агентов. Целые кампании велись этой разношерстной армией проходимцев и интеллектуалов. Я лазил по всему Среднему Востоку, там и услышал впервые про вас. Вы были тайной, белым пятном на их картах, но, конечно, не своим и не нейтралом, а врагом, так как передавали свои знания пустыни в руки немцев.