Английский пациент
Шрифт:
Я не верю, что пришел на проклятую землю или что был пойман в ловушку зловещей ситуации. Каждая находка в пустыне и каждая встреча были для меня подарком: наскальные рисунки в Пещере Пловцов, пение на пару с Мэдоксом во время наших экспедиций, появление среди нас Кэтрин, и то, как я шел к ней по красному блестящему бетонному полу и становился перед ней на колени, припав головой к ее животу, словно маленький мальчик, и племя, у которого был склад оружия и которое вылечило меня, и даже мы четверо, Хана, и вы, и сапер.
Я лишился всего, что любил и ценил.
Я остался с ней. У нее были сломаны три ребра. Я ждал, что вот-вот дрогнут ресницы, пошевелится разбитое запястье, заговорит неподвижный рот.
– Почему ты так меня ненавидишь? – прошептала она. –
– Кэтрин, ты не…
– Обними меня. Прекрати объяснения. Ты неисправим.
Ее взгляд был пристальным. Она не отпускала меня. Я буду последним, кого она видит. Шакал в пещере, который направляет и защищает женщину, который никогда не предаст ее.
– Есть сотни богов, ассоциирующихся с животными, – говорю я ей. – Есть и связанные с шакалами – Анубис, Дуамутеф, Вепвавет. Эти существа ведут нас в загробную жизнь, так же, как я незримо сопровождал тебя, когда мы еще не встретились. Я был с тобой на всех вечеринках в Оксфорде и Лондоне, наблюдая за тобой. Я сидел напротив, когда ты делала уроки и держала в руках большой карандаш. Когда ты встретила Джеффри Клифтона в два часа ночи в библиотеке дискуссионного общества Оксфордского университета, я был там. Пальто валялись на полу, а ты, босая, осторожно перешагивала через них, словно цапля. Он наблюдает за тобой, но я тоже наблюдаю, хотя ты не видишь меня, игнорируешь мое присутствие. Ты в таком возрасте, когда замечают только красивых мужчин. Ты еще не видишь тех, кто не находится в сфере твоей благосклонности. Шакала не так уж часто используют в Оксфорде в качестве охраны. Я же отношусь к тем, кто постится, пока не увидит то, что ему нужно. Ты стоишь у стены с книгами. Левой рукой держишься за длинную нитку жемчуна, которая свисает с твоей шеи. Босыми ногами нащупываешь путь. Ты что-то ищешь. В те дни ты была немного полнее, хотя и достаточно красива для университетской жизни.
Нас двое в библиотеке, но ты нашла только Джеффри Клифтона. Это будет бурный роман. Из всех мест он выбирает работу с археологами где-то на севере Африки. «Компания одержимых чудаков, в которой мне предстоит работать», – говорит Джеффри. Твоя мать в восторге – еще бы, тебе предстоит такое приключение!
Но дух шакала, который был «открывателем путей», имя которому Вепвавет или Алмаши, находился в той комнате вместе с вами обоими. Сложив руки, я наблюдаю, как ты пытаешься вести светскую беседу, что нелегко, ибо вы оба выпили. Но самое чудесное – это то, что даже в таком состоянии, в два часа ночи, вы почувствовали постоянную необходимость и удовольствие в общении друг с другом. Любой из вас мог прийти на ту вечеринку с кем-то другим, переспать в ту ночь с кем-то другим, но вы оба нашли свою судьбу здесь.
В три часа ночи ты чувствуешь, что пора уходить, но не можешь найти туфлю. Одна розовая туфелька у тебя в руке. Я вижу вторую рядом и поднимаю ее. Я помню их блеск. Это явно излюбленные туфли, сохранившие очертания твоих пальцев. «Спасибо», – говоришь ты, принимая ее, и уходишь, даже не взглянув на меня.
Я верю: когда мы встречаем тех, в кого влюбляемся, есть ниша в нашей душе, в которой сидит историк, немного педант, кто воображает или вспоминает эту встречу, а в иное время человек проходит мимо, не заметив. Вот так и Клифтон, возможно, год назад открывал перед тобой дверцу автомашины и не подозревал, что ты – его судьба. Но, для того чтобы влюбиться, все части тела должны быть готовы принять другого человека, все атомы должны двигаться в одном направлении для осуществления желания.
Я провел годы в пустыне, благодаря чему и уверовал в такие вещи. Это место между прошлым и будущим, где время и вода становятся призрачными, а рядом с вами – шакал, который одним глазом смотрит в прошлое, а другим на путь, который вы собираетесь предпринять. В его пасти кусочки прошлого, которые он преподносит вам, и, когда складывается полная картина, оказывается, что вы давно уже это знаете.
В ее глазах сквозит ужасная усталость, Когда я вытащил Кэтрин из самолета, она пыталась
понять, что произошло. Сейчас ее взгляд обращен внутрь, как будто она охраняет что-то в себе.Я придвинулся к ней и встал на колени. Наклонившись к ней, провел языком по ее голубому веку, почувствовав соленый вкус цветочной пыльцы. Или слез? Потом я провел языком по ее губам, по другому веку, ощущая пористость ее кожи, стирая голубизну. Когда я отодвинулся, в ее взгляде мелькнуло что-то белое. Я раздвинул ее губы и пальцами разжал зубы – язык «запал», и я вытащил его. Но было уже слишком поздно: она ощущала дыхание смерти. Я наклонился к ней и своим языком перенес синюю пыльцу на ее язык. Мы когда-то так делали, когда занимались любовью. На этот раз ничего не произошло. Я разогнулся, набрал в грудь воздуха и снова сделал то же. Когда я снова прикоснулся к ее языку, я почувствовал легкое дрожание.
А затем из нее вырвался ужасный последний выдох застоявшегося воздуха, сильный и близкий. По ее телу пробежала дрожь, словно через него пропустили электрический ток. Оно сползло к стене с рисунками. Дух смерти вошел в нее, и последним выдохом она попрощалась со мной. В пещере становилось темнее.
Я знаю демонические ритуалы. В школе меня научили, как обращаться с демонами. Мне рассказывали о красивой соблазнительнице, которая приходит в спальню к мужчине. И если он знает, что делать в таких случаях, то должен потребовать, чтобы она повернулась спиной, поскольку у демонов и ведьм нет спины, а есть только то, что они хотят вам показать. Что я сделал? Какого зверя вселил в нее? Думаю, я разговаривал с ней больше часа. Был ли я ее демоном-любовником? Был ли я демоном-другом Мэдокса? Или демоном для этой страны, когда нанес ее на карту и превратил в место войны?
Умирать нужно в святых местах. Это один из секретов, которые ты познаешь в пустыне. Поэтому Мэдокс пошел в церковь в Сомерсете, в место, которое потеряло свою святость, и совершил то, что, по его глубокому убеждению, было святым действом.
Когда я перевернул ее, все тело было покрыто ярким пигментом. Травы, и камни, и свет, и пепел от веток акации – чтобы сделать ее бессмертной. Тело прислонилось к священным краскам. Только синие глаза стерлись, стали безымянными, чистым листом бумаги для карты, на котором пока ничего не изображено, не нанесены озера, нет темноты гор, которые раскинулись на севере от Борку-Эннеди-Тибести, нет водного веера Нила, который вложен в открытую ладонь Александрии, на краю Африки.
Нет и всех названий племен, странников и кочевников, которые бредут в монотонности пустыни и видят яркость, и веру, и любой камень, или найденная металлическая коробка, или кость становятся священными предметами. Вот в чем величие той страны, в которую моя любимая сейчас входит и становится ее частью. Мы умираем, вбирая богатство любовников, племен, вкусовых ощущений, которые мы испытали, тел, в которые мы погружались и из которых выплывали, словно из рек мудрости, характеров, на которые мы взбирались как на деревья, страхов, в которых мы прятались, как в пещерах. Я хочу, чтобы на моем теле были все эти отметки, когда умру. Я верю в такую картографию, выполненную самой природой, а не в гроздья имен на карте, словно названия универмагов, данные в честь их богатых владельцев – женщин и мужчин. Мы – истории общины, книги общины. Нами не владеют, и мы не моногамны в наших вкусах и опыте. Все, что я хотел, – зто пройти по такой земле, где нет карт.
Я понес Кэтрин Клифтон в пустыню, где есть книга общины лунного света. Мы в голосе колодцев. Во дворце ветров.
Лицо Алмаши склонилось налево, уставившись в пустоту – может быть, на колени Караваджо.
– Еще морфия?
– Нет.
– Вам что-нибудь нужно?
– Нет. Ничегo.
X
Август
Караваджо спустился в полумраке по ступенькам на кухню. На столе лежали сельдерей и репа с прилипшими комьями земли. Хана возилась у камина, разводя огонь, и не слышала, как он вошел.