Аниматор
Шрифт:
Все прочие живут на широкую ногу – ну примерно как средней руки архитекторы, спортсмены, политики, владельцы автосервисов и закусочных… да мало ли кто еще! И так же, как они, во всем, что не касается личных счетов и профессиональных умений, аниматоры – это, как правило, зауряднейшие личности, не имеющие ничего общего с тем ходульным образом сусального сверхчеловека, что одной ногой стоит в
Вечности, а другой – в Бесконечности, причастен Небесам, Судьбе,
Жизни и прочим высоким понятиям, настроченным проклятыми писучими журналюгами такими большими и наглыми буквами, что лично
При этом все мы, конечно, очень разные люди, которых роднит лишь одно обстоятельство: никто из нас не способен нести свой дар с достоинством.
Потому что это очень трудно. Потому что дар этот – и благо, и зло.
Поначалу человек гордится им, и прямит спину, и вскидывает подбородок, и стискивает зубы, и смотрит вперед стальным и холодным взглядом… А потом вдруг бац! – один от водки, другой от передоза, третий в петлю. Четвертый, пятый, шестой и так далее нашли свои собственные, глубоко личные способы угробиться, сократить жизнь или, как минимум, распылить талант: невольники богемы, упорно закабаляющие себя натужным стремлением к свободе…
– Серега! Давай сюда! – машет мне Шурец. – Что ты там стоишь?
Как и все мы, Шурец – тоже явление незаурядное. Ну, казалось бы, – аниматор! Вяжется ли это высокое прозвание с образом этого простецкого парня? Ему бы, при его-то круглой морде и кепке набекрень, коров пасти, или гайки крутить, или еще что – хоть в
ОМОН! – но только не возжигать огни в колбах Крафта. Так поди ж ты: возжигает почище других, только диву даешься. Мы с ним примерно на равных. Ноздря в ноздрю. То у него чуть круче попрет, то у меня. Две примы-балерины мы с ним. Только я на него совсем не похож (надеюсь).
А он вроде бы надеется, что совсем не похож на меня. И в целом мы друг другом довольны. Хотя и недолюбливаем.
А окликнул он меня именно потому, что уже на форсаже. В его кровь попал алкоголь, и душа стала большой-большой, а мир вокруг – маленьким-маленьким. То есть граммов триста пятьдесят кизлярского под ломтик лимона и бутерброд с осетриной.
Брыластый полковник услужливо отодвигает стул.
– Прошу вас! Вы Бармин?.. Бог ты мой, столько слышал, столько слышал!.. Мы к вам с таким уважением!..
Сажусь. Надо начать какой-нибудь разговор – нельзя же только мычать? – и я, принюхиваясь к рюмке (нет, не кизлярский, подымай выше: пятилетний арманьяк “R amp;R”), мелю языком, намекая на то, что лишь по чистой случайности могу сейчас разделить со столь приятными людьми – будем!.. – это скромное… м-м-м… удовольствие… чудом уцелел.
– Маша! Лимончика нам еще! Да шоколадку какую, что ли? Вы уже заказывали что-нибудь?
– Жратва – дело свинячье, – величаво сообщает Шурец.
Понятно. Насчет трехсот пятидесяти я ошибся. Бери выше.
– А что ж такое? – волнуется брыластый. – Что случилось?
– В том-то и дело, что, к счастью, не случилось. Еду утром на работу, представляете…
Пробка была невыносимой, я взял левее и погнал по встречной. Когда зеленый сменился желтым, я прибавил. Желтый как-то слишком поспешно превратился в красный. Я-то видел, что загорожен “Камазом”. А вот водитель “Волги”, бедолага, даже и не подозревал о моем существовании –
он честно ехал на разрешающий.Последней перед столкновением мыслью была та, что подушки безопасности придется резать, а у меня в карманах нет ничего острее авторучки.
Мы разминулись. Но наперерез уже бежал гаишник.
– Сдурел! – рявкнул он, когда я опустил стекло. – Летать скоро будете! Задом наперед будете ездить, черти! Документы! Машину к обочине!
– Тырщ-ктан! – сказал я умоляюще, вытаскивая грязно-розовое с флюоресцирующей зеленой полосой удостоверение Анимацентра.
Он скосил глаз в документ и сразу обмяк, будто после стакана.
– Так вы, стало быть, вон чего… Вы ж того, что ли?.. В Анимацентр, что ли? На сеанс?
Я кивнул.
– Да разве ж я не понимаю! – воскликнул капитан, восторженно сверля меня кабаньими глазками. – Как можно, Сергей Александрович! Вас же ж люди ждут! Пристраивайтесь!
И побежал к патрульной машине, придерживая прыгающую под накидкой кобуру…
– Ну и вот, можете вообразить: врубает сирену, мигалки, и как мы с ним вжарили! – победно закончил я. – На три минуты всего опоздал.
Наливай…
Брыластый стал наполнять, проливая.
– Куда, куда? – сказал я.
– Да ты не переживай, – пьяно ухмыльнулся Шурец. – Он края-то видит.
Я хмыкнул.
– Разогнались, смотрю…
– Мы-то? – Шурец мотнул головой. – А что нам? У меня сегодня три сеанса только было… две старушки… да их вот…
И снова мотнул головой в сторону брыластого.
Брыластый скорбно потупился.
– Сапер наш, – пояснил он. – Валька Буцко. На объекте…
Почему-то я его скорбности ни на копейку не верил. Может быть, это было несправедливо. Но я не верил. И ничего не мог с собой поделать.
Он был мутный человек, этот брыластый полковник. Очень, очень мутный. А Шурец, надо сказать, почему-то вечно с такими вязался.
Хотя, по его-то способностям, мог бы…
– Знаешь, Бармин, – сказал Шурец с пронзительной нежностью человека, уже готового махнуть, чтобы принесли новую бутылку. – Давай-ка я тебе похвастаюсь. Знаешь, как сегодня у меня пошло!
– Ну?
Он зажмурился (между ресницами блеснула влага) и сложил пальцы друзой подрагивающих кристаллов.
– Так поперло – шквал! Так мне обидно стало, веришь! Молодой парень, двадцать семь лет ему было… и вот из-за какой-то сволочи черножопой… Какая-то сука черножопая пронесла в универсам устройняк, он не сработал. Валька стал его разряжать… разминировать, короче… мне вот Николай все рассказал… ну и… И так мне обидно стало, Серега! И так пошло! Как на экране! Понимаешь?
И звуки, и запахи, и что он думал в тот час… Не боялся, нет…
Какое-то спокойствие было у него… Уверенность у него была…
Надежда!.. Я все, все почувствовал! Как будто сам, понимаешь?!
Начинал я как-то холодно… как-то без куража… Делов-то, мало ли кто у нас теперь взрывается! И вдруг как попрет, как попрет!.. Прямо в рожу!.. В позвоночник!.. И под самый конец такая краснота кругом!
Темь, шорох почему-то. И последнее – веришь? Последнее, что сказал он, – веришь?
Он протянул руку и тяжелым движением взял мою ладонь в свою.
– Последнее!