Аниматор

– М-м-м… Он был добрым человеком?

– Он?.. да… он добрый был… – произносит Анна Дмитриевна с той влажной хрипотцой в голосе, что обычно предвещает скорые рыдания.
–

Он всегда… и зарплату домой и… и купить если что… А то, что срок, так это он не виноват, – поясняет торопливо. Глаза распахнуты.

Ей очень важно, чтобы я поверил: Никифоров не был виноват. – Его

Голубенко подставил… Он начальником цеха, а Голубенко главбухом…

Через него-то налево все и гнали, а Вася даже и не знал. А когда открылось, Голубенко-то сухим из воды вышел, а Васю на три года.

Понимаете?

– Понимаю.

– А так-то он золотой, просто золотой человек был. Конечно, под горячую-то руку тоже… вспыльчивый, этого не отнимешь. Но отходчивый. Бывало, Петька достанет его… уж я и так между ними и сяк, чтобы не ссорились. Но все равно случается… Ну и что?

Затрещину даст, да и дело с концом. Бывало, и мне за компанию перепадет, – смущенно улыбается. – Между мужем-то и женой, известное дело, не без этого. Или напьется да еще пиджак порвет. Бывало, скажешь ему: Вася, что ж ты, мол? Нет, я к примеру говорю. Тут-то вот и понесет! Батюшки-светы!.. – Она качает головой, как будто удивляясь пережитым страстям. – Но отходчивый, этого не отнимешь.

Полыхнет, бывало, а через час уже и разговаривает, будто ничего и не было. А мужчины-то знаете какие бывают? Далеко ходить не надо. У сестры вон Виктор. У-у-у…

Безнадежно машет рукой.

– Так, так… Еще что-нибудь?

– Да что еще-то? – переспрашивает она и вдруг, прижав платок ко рту, начинает негромко выть, качаясь в кресле. – Хорошо жили мы… по-человечески… несчастье-то какое, господи!.. Хотели к весне машину взять… все присматривался, какая что… Зачем он в щиток-то полез? На то электрики есть… Надо было по начальству: так и так, мол, электричество барахлит или что там… Нет, сам!.. Все сам!.. В прошлом году соковыжималку взялся чинить, а теперь ее ни в одной мастерской не берут, а она каких денег стоит! Все сам! Зла не хватает, честное слово!..

Воспоминание о соковыжималке становится серьезной преградой для вот-вот уже готовых, кажется, хлынуть слез. Анна Дмитриевна вытирает платком глаза и хмуро смотрит на меня.

– Он любил вас? – спрашиваю я мягко.

– Он-то? – Она задумывается. Губы снова начинают дрожать.
–

Конечно… любил… мы с ним душа в душу… Он и зарплату всегда домой, и если купить что… Вместе поедем в субботу на оптовый, он стоит с сумками, я по ларькам… Ну поворчит, конечно, не без этого… Нет, мы душа в душу. В Крым ездили в… В каком же году?..

Петьке шесть лет было. Ой, давно уж как… а как вчера, правда.

Утром на пляж, на камушки… у нас камушки были. У всех песочек… нет, у нас камушки. Даже лучше. Грязи меньше. До обеда поваляемся, или Вася еще утром за баклажкой сходит, винцо под зонтиком потягивает. Я и не ругалась, что уж. Оно слабенькое, как квасок. И сама, бывало, стаканчик выпью. Вася-то и скажет: ну-ка, Нюра, выпей стаканчик, чтобы солнце ярче светило…

Анна Дмитриевна замолкает и невидяще смотрит мимо меня куда-то в стену. Кажется, что по неподвижным глазным яблокам медленно плывут облака прошлого, набегают бирюзовые волны ее воспоминаний…

В общем, негусто. И уже понятно, что большего не вытянуть.

– Спасибо, Анна Дмитриевна. Вы можете идти.

Она испуганно вскидывается.

– Что?

– Я говорю: спасибо. Вы мне очень помогли. До свидания.

– Вы уж пожалуйста, – говорит она, беспокойно озираясь. – Уж я вас прошу. Мы в долгу-то не останемся. Уж Вася так хотел.

– Я понимаю, да… Все, что в моих силах.

– Бывало, подвыпьет и заводит. Вот, мол, хоронить тебя буду, Нюрка, так анимацию по первому разряду. Лучшего аниматора возьму, никаких денег не пожалею. Так, мол, ты мне надоела, что уж отпразднуем так отпразднуем, ты, мол, и не сомневайся… А и правда, у меня-то здоровье всегда слабое было, а он жилистый такой, крепкий…

Конечно, обидно слушать, этого не отнимешь… а оно вон как вышло.

Уж лучше бы я. – Рот снова кривится. – Лучше бы я, правда… Что я теперь? Кому нужна? Петька вырос, мотается из конца в конец, как цветок в проруби… Раз в полгода заглянет к матери – вот и вся радость… Уж вы пожалуйста!

Она раскрывает ридикюль и шарит в нем растопыренными пальцами, не отводя широко раскрытых слезящихся глаз.

– Больше-то мы не можем… ведь как дорого все по этой части…

Я беру ее за локоть и довольно крепко сжимаю. Анна Дмитриевна приходит в себя.

– Перестаньте, – говорю я мягко. – Не нужно. Я сделаю все, на что способен, Анна Дмитриевна. Не волнуйтесь.

Рыдания.

– Послушайте. Вы сколько в кассу заплатили? По прейскуранту?

Она кивает.

– Да, да… именно… и еще перекупщику двести… за очередь…

– Ого! – говорю я.

– Цены-то у вас тут… кусаются цены-то, честное слово. Мы ведь на последнее… Я думала…

Снова плачет, всхлипывая и коверкая слова. Мне не удается узнать, что она думала. Впрочем, то, что она думала, не имеет никакого значения.

– Анна Дмитриевна! – окликаю я. – Ведь вы человек небогатый. Зачем вам эти безумные траты? Все равно потом и памятник ставить, и оградку… правда? Хотите, отменим сеанс? Вы не плачьте только, успокойтесь. Ведь это предрассудки, понимаете? Если вы думаете, что в колбе останется его душа, то это не так. Это неправда. Это не душа. Не он. Знаете, как у нас говорят? Не он, а неон. Смешно, да?

Просто свечение такое. Как в лампочке. Мы ведь людей-то не воскрешаем, понимаете? С ним не поговоришь, не посоветуешься…

– А что мне разговаривать? – перебивает она напряженно. – Я понимаю.

– Я не отговариваю, поймите, – говорю я. – Наоборот, мне лучше.

Я деньги получу за работу. Но если вам на самом деле не нужно ничего такого, я могу сказать, что у меня не получилось. Не получилось. У аниматоров это случается. НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ, понимаете? Вам вернут деньги, и все.

– Зачем это? – смотрит настороженно, с опаской. – Нам денег не надо.

Губы снова кривятся. Я молчу. Она хлюпает.

– Что же мы? Мы ведь не хуже других… Хочется ведь, чтобы все нормально. У нас и по даче соседи… даже когда бабушка их, и то… даже оправку такую хорошенькую для колбочки заказали… цветочки эмалевые такие… не придерешься… А то что же? Скажут – вон

Никифорова-то… мужа не могла похоронить как следует. Ведь хочется, чтобы по-человечески. ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, понимаете?

Пауза.

– Хорошо, – говорю я. – Тогда до свидания. Спасибо. Колбу получите на выдаче.

Встаю.

– Прошу вас…

Тоже встает. Беспомощно оглядывается. Выходит.

Фу. Я закрываю глаза и сижу так несколько секунд.

Какое облегчение. Кажется, что чужое несчастье, даже если оно такое, сжигает воздух. И, пока ведешь подобный разговор, дышать физически трудно. Как ни привыкай.