Аниматор
Шрифт:
Ну ладно. Поехали.
Щелкаю тумблерами. Гул становится жестче – генератор вышел на рабочий режим.
Становлюсь в изголовье подъемника.
По дугам излучателей уже пробегают едва различимые трепетные огоньки.
Снова откидываю простыню.
Всматриваюсь в черты его лица.
Меня охватывает привычное волнение. Странное – но и привычное.
Каким же ты был, Василий Никифоров? Как прожил свои сорок девять лет?
Как мне понять это?
Анамнез 1. Василий Никифоров, 49 лет
Привалившись камуфлированным плечом
– Ну что, служба, – сказал Никифоров, свернув в ворота, – паришься?
Давай твоих закурим.
– От тебя хоть прячься, Михалыч, – хмуро ответил Полын. – Твои-то где?
– Своих я сроду не имел, – отшутился Никифоров, добродушно щеря щербатые зубы. – Не жмись, чего ты.
– Ишь ты, не жмись, – проворчал охранник, протягивая пачку. – Тут, блин, уже спички впору считать, не то что сигареты.
– Это да, – согласно кивнул Никифоров, пустил дым и спросил с лукавой интонацией, позволявшей предположить, что сам он давным-давно знает ответ на свой вопрос, а сейчас только хочет проверить бестолкового топтуна. – А почему?
– Да потому, блин, что совсем оборзели, – загорячился Полын. – Ты смотри, что делают! Вчера картошка семь, нынче девять. Вчера бутылка двадцать четыре, сегодня без тридцатки не подходи. Это как?
Он замолчал и возмущенно уставился на Никифорова. Никифоров хмыкнул, глядя снисходительно и немного насмешливо. Затем стряхнул пепел и сказал наставительно:
– То-то и оно-то.
– А я что говорю? – Полын нервно сжимал и разжимал кулаки. – Вон, блин, тесть у меня. У него скидка. Ну короче, всегда на одной заправке заправляется. Как постоянный, блин. Всем восемь семьдесят, а ему восемь пятьдесят. А он и отчитывается за восемь пятьдесят. Я ему говорю: ты чего? Ты должен за восемь семьдесят! Это ж твои двадцать! Прикинь: шестьдесят залил, двенадцать целковых на карман.
А он говорит: требуют. Ты понял, блин?
Сделав губы куриной гузкой, Никифоров выпустил дым тонкой струйкой и снова загадочно хмыкнул.
– Во-во, – сказал он.
– А с дачи огурцы все на рынок тащит. Мешками прет – и все на рынок.
Коптевский знаешь?
Полын замолчал, напряженно глядя на Никифорова.
Никифоров кивнул.
– Ну и вот, блин! – просиял Полын. – На Коптевский! Я говорю: ты чего? Внук-то чей, говорю. Твой внук-то. Ему зимой-то огурца во как надо! Старый ты лапоть, говорю. А он все на электричку кивает. Мол, в один конец двадцать два. Ты, дескать, чужие не считай. Вот так.
Прикинь: двадцать два в один конец!
– Совсем оборзели, – согласился Никифоров, безнадежно маша рукой.
–
Да эти еще. Тут уж самим не продохнуть – е-е-едут!..
– Кто? – не понял сразу Полын, а потом протянул без интереса: -
А, эти-то…
– Ну да, – оживился Никифоров. – Да что далеко ходить? Вон этот-то.
На черта его Григорий взял? Я говорю: Григорий. На хрена, говорю, ты его берешь?
Полын достал сигареты. Никифоров сморщился и помотал головой – он, дескать, уже накурился.
– Тут, говорю, своих навалом. Вон, говорю, Колю Кратова лучше бы.
Или еще Володька Синяков заходил, тоже спрашивал – как, мол, мы тут без него управляемся. Ты, говорю, конечно,
всему голова.– Ну, – отозвался Полын, посматривая на проходящих по переулку.
– Вот тебе и ну! С ним не поговоришь. У него разговор простой: выпил, так пойди проспись. Вот и поговорили. А при чем тут? Вот взял он его, да? А теперь…
Взглянув на часы, Никифоров на полуслове повернулся и пошел к дверям цеха.
Полын равнодушно посмотрел ему вслед, покачал головой, а потом привалился пятнистым плечом к железу будки и стал разминать сигарету.
В шестнадцать с половиной лет, учась на втором курсе ПТУ, Никифоров на спор затвердил полторы страницы из учебника. Петька Хлам подначил. Все прикалывался: прикинь, какой Никифор-то козел: училка спросит, а он мычит и топчется, а уж если ляпнет что-нибудь, так мозги сломаешь, пока к делу приспособишь. А сам в носу ковыряет – ему, мол, все по барабану. “Ты сам-то понял, что сказал? – вопил
Хлам. – Тебе на Хорошевку надо, для умственно отсталых!” Короче, достал до печенок, вот они и заложились. Никифоров выдолбил полторы полстраницы (если с картинками считать) и отбарабанил наутро без сучка и задоринки. Все аж рты пораскрывали… И что? Ну поставил
Хлам проспоренную бутылку портвейна, так ее тут же и выпили – и дело с концом. А Никифоров с теми словами на всю жизнь остался. Учил на один день, чтоб к завтрему забыть, а они въелись намертво, и ничто их не брало вот уж сколько лет: ночью разбуди, от зубов отскочат…
Никакого портвейна не захочешь. Так-то вроде привык, а все же неприятно. Как будто всюду в башке ровно… И здесь ровно, и там…
А тут вдруг на тебе: торчат. Торчат, хоть что ты с ними делай… Ну и приходилось искать им применение, и находил: бубнил, когда совсем уж нечем было занять язык.
Вот и сейчас, переодевшись и приступив к совершению череды тех мелких действий, с которых начинался рабочий день, он привычно бормотал себе под нос. Смысла не замечал – да и не было давным-давно в тех словах никакого смысла. Иногда (особенно если чем-нибудь шумел в эту минуту: поддоны выставлял или хлопал гремучими дверцами рефрижераторов) Никифоров повышал голос. Цех был еще пуст, но если б появился невольный слушатель, то смог бы кое-что расслышать.
“…первичная обработка состоит из разделки туш и обвалки отделения мышечной ткани от костей после обвалки мясо поступает на жиловку а кости на выварку жира и для получения бульона жиловка заключается в удалении из мышечной ткани кровеносных и лимфатических сосудов жировой нервной и соединительной ткани сухожилий хрящей и мелких косточек оставшихся после обвалки…”
Как ни чисто в цеху, как ни драит Машка вечером кафель пола, металл столов, пластик кожухов, а все равно к утру чем-то пованивает.
Пощелкал выключателями. Вытяжки загудели, гоня на улицу застоявшийся воздух, потянуло свежим.
“…жилованное мясо подвергается посолу посол является одним из средств консервирования колбасного фарша помимо стойкости посол придает мясу вкус клейкость и красную окраску за счет действия селитры или нитрата для ускорения посола жилованное мясо для вареных и полукопченых колбас измельчается на волчке мясорубки эта операция называется шротованием…”