Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы

Это стихотворение Ахматова прочитала мне с большим удовольствием и не забыла упомянуть, что Блок сразу же попросил у нее позволения поместить его в первом номере журнала Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам». А потом посвятил ей еще одно стихотворение… Кстати, я только сейчас заметила, что она не сказала, какое именно. То ли это было не так важно для нее, то ли оно ей не слишком понравилось и она предпочитала помнить лишь сам факт. Или в нем было что-то такое, о чем она не хотела говорить? Вновь вопросы без ответов!

Зато, рассказывая об этом обмене стихотворениями, Ахматова с гордостью заявила, что после этого Блок вновь начал писать стихи, хотя до этого у него не меньше года был творческий застой. Но мне показалось, что не все там было так просто, иначе с чего бы она вспомнила еще один эпизод из того времени: «Как-то мы с ним выступали на Бестужевских курсах… И вот в артистической Блок захотел поговорить со мной о моих стихах и начал: «Я недавно с одной барышней переписывался о ваших стихах». А я дерзкая была и говорю ему: «Ваше мнение я знаю, а скажите мне мнение барышни…»

Просто так великим поэтам не дерзят. Не простила она того, что он ее оттолкнул своим странным мадригалом? Или сочла, что он недооценил ее стихи? Но в этой ехидной, очень женской дерзости явно видно желание за что-то отомстить.

Я вновь перечитала посвященное ей стихотворение, и мне пришла в голову новая мысль. Неужели Блок ее боялся? Странная мысль, но чем дальше, тем больше мне казалось, что в этом что-то есть. Но чего он мог бояться – великий поэт, любимец женщин? Я могла предположить только одно, что могло бы его напугать, – он боялся попасть под ее влияние. И вот это стоило обдумать…

* * *

Кажется, я немного задремала над записями. Да и неудивительно – последние ночи я спала очень плохо, постоянно что-то снилось, и просыпаясь, я понимала, что умудряюсь и во сне думать об Ахматовой. Удивительная у нее способность – вроде бы ничего специально не делая, сильно влиять на людей, заставлять их принимать ее дела близко к сердцу. Причем это, похоже, касалось не только обывателей, но и людей выдающихся, не зря Фаина Георгиевна, одна из величайших актрис нашего времени, едва ли не молится на нее. А ее муж, знаменитый поэт, много лет был в сетях ее влияния и даже после развода так никогда и не смог полностью освободиться – продолжал думать о ней, писать о ней стихи и даже оглядываться на ее мнение в каких-то своих поступках. Наверное, только Блок догадался об этой ее способности и, несмотря на то что она его привлекала, старался держаться от нее подальше…

Голова качнулась, и я, вздрогнув, резко выпрямилась, прогоняя дремоту. Но за то мгновение между сном и явью, когда я, устав от размышлений, клевала носом, меня успела посетить такая мысль… Такая мысль, что мне почудилось даже, будто яркая вспышка осветила наконец все «дело Ахматовой» и показала мне все то, что было прежде скрыто тьмой неизвестности.

Ну конечно!

Я схватила телефонную трубку, подержала ее и бросила обратно. Вряд ли прослушивают мой телефон, но вот Фаины Георгиевны… К тому же она ведь сейчас не дома, она упоминала, что у нее сегодня репетиция.

– Андрюша, – я ворвалась в спальню и схватила свою сумочку, – мне срочно нужна твоя помощь! Можешь отвезти меня в Театр драмы?

– Могу, но зачем? – растерялся он.

– По пути объясню. – Я сунула ему пиджак. – Пошли быстрее, спектакль скоро закончится.

– Да какой еще спектакль? – Он недовольно отложил перо и вышел за мной в прихожую, к счастью, не тратя время на изображение из себя обиженного. – И почему это не может подождать до завтра?

– Потому что мне завтра надо ответить, склонна Ахматова к суициду или нет.

Андрей присвистнул.

– И что ты будешь делать?

Я схватила и накинула пальто, не дожидаясь, пока он подаст мне его, и повернула ключ в замке.

– Это будет во многом зависеть от того, насколько Фаина Георгиевна мне доверяет и готова ли она быть искренней.

Скоро мы уже стояли напротив дверей Театра драмы, привлекая к себе внимание всех случайных прохожих и выходивших из театра подзадержавшихся зрителей.

– Пожалуй, я схожу ее поищу, – решила я. – А тебе лучше немного отъехать, а то на машину все обращают внимание, и завтра обязательно будут судачить, кто и зачем приезжал.

Андрей не стал спорить, уехал подальше от фонарей, остановил машину и погасил фары. А я зашла в театр и спросила, здесь ли еще Фаина Георгиевна. Но тут мне повезло – я даже ответ выслушать не успела, как уже появилась она собственной персоной.

– Танечка? – Она так явно забеспокоилась при виде меня, что даже не сказала ничего остроумного. – Что-то случилось?

– Ничего особенного, – постаралась успокоить ее я, а то гардеробщица уже поглядывала на нас со слишком большим интересом, – мне просто срочно надо вас кое о чем спросить.

Мы вышли из театра, и я, не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, спросила ее в лоб:

– Кто поддерживает Ахматову?

– Что? – Она посмотрела на меня как на ненормальную, но я-то на сей раз хорошо помнила, что передо мной великая актриса, поэтому ни в малейшей степени не поверила ее недоумению.

– Не считайте меня дурочкой. – Мы уже отошли достаточно, чтобы нас точно никто не слышал и даже не мог разглядеть шевеления губ. – Я могу сложить два и два. После таких разгромных речей, как та, которую произнес товарищ Жданов, ленинградские писатели не ездят в Москву и их не направляют к московским психиатрам, не зависящим от ленинградского начальства. После такого разгрома тихо сидят дома и стараются не привлекать к себе внимания. Значит, в Москве у Ахматовой есть могущественные друзья. Ведь так? Вы сами говорили, что меня выбрали не случайно, но я тогда даже не подумала, какой властью должен обладать человек, который может приказать, чтобы Ахматову лечил именно тот психиатр, которому он доверяет.

Она наконец заговорила, пусть и неохотно:

– Не властью, а влиянием.

Еще интереснее.

– Значит, какие-то влиятельные люди хотят ее спасти от других влиятельных людей, которые хотели ее погубить, – сказала я, – и не спорьте, я прочитала те сборники, что вы мне дали. Все стихи, на которые ссылается товарищ Жданов, написаны двадцать и более лет назад. Где он мог их найти? И зачем? Мало ли кто и что писал в двадцатые годы. Значит, кто-то ему их специально показал. Потому что если бы он хотел прочитать что-то новое, он бы первым делом нашел «Мужество» – оно есть в каждой хрестоматии. Прекрасное патриотическое стихотворение о войне.

Я процитировала:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,Не горько остаться без крова, —И мы сохраним тебя, русская речь,Великое русское слово.

– Но за такие стихи никого не осуждают. Я не верю, что товарищ Жданов по собственному почину стал копаться в дореволюционной литературе и всем том, что поэты понаписали в двадцатые годы. Кто-то должен был ему их показать.

Она покачала головой и на редкость мягко сказала:

– Танечка, вы же понимаете, что…