Анна, Ханна и Юханна

Я изо всех сил старалась подавить мрачные мысли мыслями еще более мрачными. Например, об Аните, золовке Лизы, которую я страшно не любила. Она училась в швейном объединении и шила красивые платья, такие же красивые, как она сама. Эта особа способна вырвать то, что ей нужно, из глотки. Я уже знала, кто будет хозяином в новом предприятии Лизы, и от души надеялась, что их затея лопнет ко всем чертям.

Потом мне стало стыдно – я вспомнила, что говорил Рагнар: «Анита напоминает мне тебя в молодости, когда ты работала на рынке у Ниссе Нильссона».

Вечером у меня началась лихорадка, мне сделали укол, и я уснула. Я проспала ужин и проснулась только в четыре часа утра, без температуры и с совершенно ясной головой. У меня теперь была масса времени обдумать то, что сказала мне Лиза. О фокусниках, таких, как Рагнар и Рикард. Об Арне, который не был фокусником и во многих отношениях был еще более инфантильным, чем я. О том, что я знала это и сама сделала его сильным человеком, отдав ему власть в семье.

Потом я снова думала о Рагнаре. Может быть, он так покончил с собой?

Наступило время посещений. Пришел Арне. Лицо его сияло от радости. Он поговорил с заведующим отделением, и тот сказал, что на следующей неделе меня выпишут.

– Без тебя дома стало чертовски пусто, – признался Арне.

Звонила Анна, спрашивала, смогу ли я на следующее лето взять детей.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь, – сказал он, и я, улыбнувшись, уверила его в том, что конечно же мы сможем, и это будет чудесно и весело.

Я рассказала о посещении Лизы, о ее грандиозных планах и о полицейском расследовании. Но Арне все знал. Об этом писали газеты, а кроме того, циркулировали самые невероятные слухи о том, что транспортное предприятие Рагнара обанкротилось. Но потом сплетни утихли, контора была в порядке, а вдова получила большую сумму за продажу предприятия.

– Ты не думаешь, что Рагнар… покончил с собой?

– Нет. Если бы Рагнар хотел свести счеты с жизнью, он выбрал бы другой способ и не стал бы ставить друга в двусмысленное положение. Думаю, что он просто устал и к тому же горевал о Ханне.Мне стало легче. В глубине души я знала, что Арне прав. Потом я долго думала о том, какие крепкие узы связывали «шлюху» и ее незаконнорожденного сына. Но никто, кроме меня, этого, кажется, не понимал.

Годы приходили и уходили, дети приезжали и уезжали. Самое ужасное в старости – это не утомление и недуги, самое ужасное – это время, которое, набирая скорость, несется к неизбежному концу, и ты никак не можешь замедлить его бег. Только что было Рождество, и вот уже Пасха. Не успел склониться к закату зимний день, как наступает теплый летний вечер. Между ними ничто, пустота.

Внучки росли и развивались. Развод родителей, кажется, не произвел на них никакого впечатления, во всяком случае, он их не потряс. Они нисколько не скучали по папе. Он жил на верхнем этаже того же дома и брал на себя свою долю ответственности за их воспитание.

– А мама?

– Кажется, она довольна. Там, где мы живем, много детей из распавшихся семей, но наши родители не такие, как все. Они никогда не говорят плохо друг о друге.

Так Рикард вернулся – к Анне и к нам. Они снова поженились. Мне было грустно, я не могла этого понять. Но Анна щебетала, как весенний жаворонок, когда позвонила и сказала, что они приедут к нам на Троицу – Рикард из Италии, а она из Стокгольма. Мне было странно снова видеть его, он стал старше, но выглядел еще красивее. Теперь он был еще больше похож на кота.

Труднее всех пришлось Арне. Они с Рикардом долго о чем-то говорили в подвале, и после этого разговора Арне сказал мне, что теперь он лучше понимает, что случилось. Я никогда не узнаю, что именно понял Арне, но я уверена, что фокусник снова взмахнул своей волшебной палочкой.

Анна родила еще одного ребенка, мальчика, но он умер. Тогда я еще могла ей помочь. Девочки успели вырасти, прежде чем ко мне подкралась болезнь. Вы, наверное, думаете, что она началась с забывчивости, с той забывчивости, когда человек приходит в кухню за какой-то вещью, но не помнит, за чем пришел. Такое случается чаще всего. Я боролась с такой забывчивостью, разработав для себя определенные привычки на все случаи жизни: сначала я делаю это, потом то… Это превратилось в ритуал и в целом работало. Я обслуживала себя и дом и держала в узде свой страх.

Этого хватило на несколько лет.

Но на самом деле болезнь началась намного раньше, когда у меня стали… нарушаться отношения и связи. Когда кто-нибудь говорил со мной, я не слышала слов, я лишь видела, как шевелятся губы. Когда говорила я, меня было некому слушать.

Я осталась в одиночестве.

Арне что-то мне бесконечно объяснял. Анна непрестанно бегала. Мама умерла, Рагнар умер, София ушла к своему Богу. Грета была в сумасшедшем доме, а Лизу я не хотела видеть.

Единственные существа, у которых пока было время и желание меня слушать, были мои внучки. Я так и не поняла, почему дети Анны получились добрее, чем моя дочь.

Но постепенно прекратились мои разговоры и с Марией, и с Малин. Я на много лет погрузилась в полное одиночество, и никто не мог теперь узнать, где я нахожусь.

Последнее, что я помню: все вдруг собрались и встали вокруг меня. У всех были широко раскрытые, испуганные глаза. Мне захотелось их утешить, успокоить, но слова, которые я нашла, не достигали моих уст. Потом была больничная койка с высокими ограждениями и дикий страх замкнутого пространства. Ночи напролет я трясла эти решетки, стараясь освободиться. Сначала Анна сидела со мной целыми днями и плакала. Она перестала бегать. Теперь сближение между нами было возможно, но я утратила все свои способности.Было уже поздно. Слишком поздно.

Анна. Эпилог

За окнами высотного дома стояла сырая и холодная мартовская ночь. На рынке внизу было полно молодежи и гремела поп-музыка. Перед киосками визжали, тормозя, автомобили. В наши дни по ночам не спят и пригороды.

Задергивая шторы, Анна некоторое время смотрела на большой город, сверкавший огнями до самого горизонта. Угрожающее зрелище, подумалось ей. Где-то там пару недель назад какой-то неизвестный застрелил премьер-министра.

Но она не хотела сейчас думать об Улофе Пальме.

Она в очередной раз взяла в руки рукопись Юханны. Анна снова и снова ее перечитывала, испытывая щемящее волнение и благодарность. Правда, к этим чувствам примешивалось и разочарование. Некоторые вещи хотелось изменить. «Я вечно хочу чего-то поменять, – раздраженно подумала она. – Из-за моего идиотского непостоянства я хочу… чего?

Разгадать твою загадку.

Какая наивность! Жизнь не допускает толкований. Люди раскладывают свои карты как могут, а потом начинают все сильнее и сильнее беспокоиться – верно ли они их разложили? Многие начинают лихорадочно снова тасовать колоду. Но ты всегда была загадочной и таинственной, я хорошо это знала. И эта таинственность высвечивается в самых неожиданных местах твоего рассказа. Некоторые упоминания скользят по тексту легкой тенью и сразу же исчезают. Затем ты снова переходишь к обстоятельному, внятному и упорядоченному повествованию.

Я начну с простого, – подумала Анна, – и тогда смогу легче понять все остальное. Я напишу письмо».

Она села за компьютер:

« Стокгольм, март 1986 года

Дорогая мама!

Этой ночью я напишу тебе письмо, и скажу тебе то, чего до сих пор не отважилась сказать или написать.

Я прочла твою точную, добросовестную историю. Ты сразу вернулась с небес на грешную землю и заняла место среди прочих смертных.

В твоей жизни не было ничего сверхъестественного и неземного.